80 лет назад, 22–24 октября 1941 года, по приказу пронацистского диктатора Румынии Иона Антонеску в Одессе расстреляли, повесили и заживо сожгли около 22 тысяч ее жителей, в подавляющем большинстве евреев. Оценка этого, вероятно, самого масштабного преступления на оккупированных Румынией территориях СССР, вполне сопоставимого с Бабьим Яром, более шестидесяти лет оставалась фактическим табу в румынской исторической памяти. Молчание, продолжавшееся и после 2004 года, когда официальный Бухарест с некоторым запозданием признал соучастие режима Антонеску в Холокосте, нарушили кинематографисты румынской “новой волны”. Но общество, похоже, до сих пор не готово к дискуссии на эту тему.
"Его Величество – не историк. Его Величество – сам история. Он творит историю, а не говорит о ней… Вы не можете обязать его высказаться о том, что произошло в Одессе, понимаете?"
Бухарест, 2010 год. На одном конце провода – пресс-секретарь Михая I, бывшего короля Румынии, на другом – режиссер-документалист Флорин Иепан, двумя годами раньше начавший кинопублицистический проект "Одесса". Документальный фильм, который Иепан снимал и монтировал пять лет, не ставил целью реконструкцию одесских событий осени 1941-го, и без того подробно описанных и убедительно документированных. В фокусе оказалась исключительно Румыния наших дней – и степень готовности ее официальных лиц и публичных интеллектуалов дать оценку событиям, ставшим, по словам режиссера, “самым черным днем румынской истории”.
Вы не можете обязать его высказаться о том, что произошло в Одессе, понимаете?
Уже в самом начале съемок Иепан превратился в форменное проклятие для “уважаемых в стране людей”. Наблюдая в первой части фильма "Одесса" бомбардировку политического и культурного истеблишмента Румынии прямыми и жесткими вопросами – как и всевозможные дипломатичные (и не слишком) способы ухода от ответа на них, – зритель не может отделаться от ощущения, что присутствует на разыгранной в официальных кабинетах и конференц-залах черной комедии. Но чем дальше, тем комичного все меньше. Кульминационные кадры были отсняты в 2011 году, когда по приглашению Фонда Фридриха Эберта, содействовавшего созданию фильма, в Бухарест приехал Михаил Заславский – последний из переживших одесскую бойню.
Трейлер фильма "Одесса":
Вместе с режиссером и оператором Заславский путешествует по уже знакомым зрителю правительственным чертогам, чьи обитатели шарахаются от него, как черти от ладана. Уворачивается, не подавая ему руки, и экс-президент Румынии Эмиль Константинеску, на ходу бормоча, что он “уже извинился”. Президент, надо думать, имел в виду послание, адресованное им в 1997 году Ассоциации еврейских общин Румынии, но понятно, что и для Заславского, и для большинства зрителей это так и остается тайной. Не менее красноречивы и реакции других VIP.
“Никто не хочет посмотреть в глаза этому старику, который ничего не требует от страны, откуда пришли палачи его народа. Историки, политики, журналисты – все как один извиняются, что слишком заняты, слишком загружены. Но в конце концов, не пробирает ли оторопь, когда история хлопает вас по плечу и спрашивает сигаретку или стакан воды?” – напишет потом одна из румынских рецензенток "Одессы" Сабина Михэйкэ. Двое ее коллег назвали фильм “противоречивым”, но так и не потрудились объяснить читателю, по какой причине.
Никто не хочет посмотреть в глаза этому старику
Совместная румыно-германо-украинская продукция, "Одесса" впервые была показана в законченном виде в 2013 году на бухарестском фестивале документального кино One World Romania. Вскоре последовала немецкая премьера – на третьем канале общественного телевидения MDR. В числе европейских презентаций киноленты был и показ на Одесском международном кинофестивале (OIFF) в 2014 году.
По ряду причин зарубежному зрителю более известен другой фильм на ту же тему – артхаусная комедия нуар Раду Жуде "Мне плевать, если мы войдем в историю как варвары" (эти слова, согласно устным свидетельствам, Антонеску произнес после отдания приказа об убийствах 22 октября). Как и в "Одессе", в "Варварах" речь о современной Румынии. О двойных стандартах морали, о селективном отношении к фактам истории, о страхе перед психологическим дискомфортом, о лицемерии и отсутствии эмпатии.
Послужили ли напоминания кинематографистов об одесском Холокосте толчком к широкой публичной дискуссии, или так и остались яркими, но единичными проявлениями гражданского мужества? Об этом, как и об особенностях румынской исторической памяти, накануне 80-летия бойни в Одессе режиссер фильма "Одесса" Флорин Иепан размышляет в интервью Радио Свобода.
– Одесскую бойню не сравнить даже с самыми свирепыми репрессиями против еврейского населения на территориях, вновь включенных летом 1941-го в состав Румынского королевства, чьи расовые законы, сколь бы драконовскими ни были, массовых убийств не поощряли. Введенное в стране чрезвычайное положение не отменяло ни юридических институтов, ни гражданской администрации, которая при желании могла противодействовать распоряжениям сверху, – как случилось, например, в Черновцах. Но население Одессы и всей Транснистрии, попав в зону оккупации, оказалось за рамками какого-либо правового поля, разделив судьбу жителей учрежденных нацистами Генерал-губернаторства и рейхскомиссариатов “Остланд” и “Украина”. Соответственно и военные преступления румын на пространстве между Днестром и Бугом равнозначны тем, что совершили немцы в своих оккупационных зонах. Тем не менее, подходы румынской исторической памяти к Транснистрии и ее тогдашней столице Одессе заметно отличаются. О Транснистрии, где только при массовых расстрелах погибло больше людей, чем в Одессе, в Румынии заговорили уже в 90-е. Одесса же и далее оставалась табу. Чем вы можете объяснить эту двойственность?
– О Транснистрии в послевоенной Румынии не забывал никто, хотя понятно, что при национал-коммунизме (коммунистический режим в Румынии при Георгиу-Деже и особенно Чаушеску, имевший специфический националистический уклон. – РС) эта тема не приветствовалась. Доставшийся по договоренности с Рейхом как компенсация за земли, утраченные в пользу других его союзников, этот степной край к осени 1941 года превратился в румынский ГУЛАГ. Туда ссылали поодиночке и депортировали массово разных людей – евреев, цыган, политических противников режима, реальных и мнимых. Неважно, лишили их на тот момент румынского гражданства или нет, все они были свои. У всех в Румынии оставались родные, друзья, коллеги. Они писали письма, высылали посылки, стараясь как-то поддержать сосланных. А население огромной по нашим меркам Одессы было совершенно незнакомым. Не последнюю роль играл и языковой барьер – в Транснистрии благодаря обилию наших заключенных румынский язык быстро стал повсеместным…
– Политику румынизации в Одессе даже не начинали в силу ее заведомого провала?
– Конечно. Даже крайние шовинисты не считали этот город румынским. Может, когда-нибудь, лет через 20 после предполагавшейся победы над СССР... В начале 2010-х журналист Сорин Аврам, увы, рано и внезапно умерший, раскопал документы, из которых следовало, что под одесскую резиденцию Антонеску хотели переустроить обширную виллу на Французском бульваре. Но все это были, так сказать, прожекты на будущее. В начале же сороковых Одессу рассматривали исключительно как оккупированную территорию. Поэтому то, что учинила наша армия над бесправными одесситами, – не только тяжкое, но и самое подлое преступление из когда-либо совершенных румынами. И здесь мы подходим к главному различию. В лагерях рабского труда и многочисленных гетто за Днестром наши граждане были не только палачами, но и жертвами. Оттого в румынской коллективной памяти Транснистрия – не только символ зверств и мучений. Это еще и масса свидетельств о неожиданной отзывчивости и эмпатии – как тамошних жителей, так порой и представителей власти.
– Хорошо помню историю о добром румынском охраннике, рассказанную мне бывшим узником гетто в Рыбнице…
– Таких историй немало. У депортированных в Транснистрию, несмотря ни на что, оставалась какая-то связь с миром, какая-то поддержка извне, а иногда и изнутри, что также помогло более трети узников выжить. Иное дело Одесса, где люди, говорившие по-румынски, выступали лишь в роли оккупантов и убийц. Расстреливая горожан, где и как попало. Вешая их на перекрестках. Загоняя их в бараки, которые поджигали под непрерывным автоматным огнем… Все слишком однозначно, никаких смягчающих обстоятельств, никаких “при этом” и “тем не менее”. 22 тысячи жизней в неполных три дня. Именно поэтому об Одессе предпочитали молчать.
Все слишком однозначно, никаких смягчающих обстоятельств, никаких “при этом” и “тем не менее”
– Почему первыми, кто решился напомнить румынскому обществу об одесском позоре, стали не историки и не публицисты, а кинематографисты “Новой волны”?
– Можно долго рассуждать, отчего у нас, киношников, несколько иное ощущение истории и чем оно отличается от конвенционального. Но не стоит ли сместить ракурс: почему об Одессе так долго молчали наши историки и публицисты? Они ведь и сейчас на эту тему не сильно разговорчивы. Исчезновение цензуры в данном случае никак не помогло, скорее наоборот... Понимаете, после революции все, что имело отношение к коммунизму, в одночасье было признано нелегитимным или достойным осуждения – в этом смысле мы мало чем отличаемся от других стран Центральной и Восточной Европы. Особенность в том, что румыны, виновные в не менее тяжких военных преступлениях, чем немцы, в Нюрнберге, однако, не фигурировали. Их судили в коммунистической Румынии…
– Только по военным преступлениям, если не ошибаюсь, было вынесено 668 обвинительных вердиктов.
– Совершенно верно. И вот уже в начале 90-х мы услышали голоса, призывавшие к ревизии даже этих приговоров – не говоря о кейсах бывших легионеров, интеллектуалов-идеологов румынского фашизма и прочих.
– Как раз тогда сын казненного экс-губернатора Транснистрии Георге Алексяну потребовал реабилитации отца, но Верховный суд в итоге отказал ему.
– Были и другие схожие попытки. Ясно, что правосудие не могло позволить себе присоединиться к хору избыточно эмоциональных политиков и публицистов. Однако в июне 1991 года ничто не помешало нашим парламентариям почтить память диктатора Антонеску минутой молчания. В западном мире это вызвало шок, в румынских же кинотеатрах спустя еще пару лет с успехом крутили двухсерийную эпопею Серджиу Николаеску (знакомого советскому зрителю по популярному румыно-французскому фильму 1967 года "Даки" .– РС.) с претенциозным названием "Зеркало – начало правды". В ней вчерашний придворный режиссер Чаушеску изобразил нашего главного военного преступника этаким рыцарем печального образа, трагическим героем-патриотом. В "Одессе", если помните, я задаю Николаеску вопрос, отчего в его богатой подробностями киноленте ни разу не звучит слово “еврей”, хотя так называемый еврейский вопрос находился в центре политической повестки диктатора в течение всего его правления. В ответ почтенный мэтр пытается сделать вид, что не вполне понимает, о чем речь… С тех пор ситуация изменилась, о глорификации Антонеску нет и речи, но многие призывавшие в 90-е к реабилитации фашистов до сих пор с нами. Среди публичных интеллектуалов и сегодня преобладают люди национал-консервативных воззрений. Их особенно много в возрастной категории 50+.
– То есть смена поколений обнадеживает?
– В целом да, хотя и не однозначно. Не успел растаять миф об Антонеску – трагическом патриоте, угодившем в капкан истории, как возник новый – о “золотом веке”. Который якобы наша страна переживала в межвоенный период. И молодежь вполне захвачена этим повествованием со всеми его ностальгическими обертонами. Временами кажется, что мы тихо-тихо скатываемся назад в тридцатые годы...
О глорификации Антонеску нет и речи, но многие призывавшие в 90-е к реабилитации фашистов до сих пор с нами
– Трудно поверить, что сегодня нашлось бы много желающих жить в ту эпоху. Иное дело, что в Румынии 1930-х годов существовал выразительный художественный авангард, работали первоклассные архитекторы, превратившие Бухарест в метрополию восточноевропейского модернизма. Трагедия сползания страны в фашизм, развернувшаяся на этом фоне, давно завершилась, а впечатляющие декорации остались. Впрочем, их творцы, в отличие от значительного числа тогдашних “властителей дум”, крайне редко симпатизировали фашистской идеологии.
– А вот попробуйте наугад опросить молодых жителей нашей столицы, какие значительные персонажи той эпохи им известны, – и, ручаюсь, вам не назовут ни единого художника или архитектора. Зато предъявят более или менее полный перечень самых токсичных имен: Элиаде, Чоран (выдающиеся румынские философы, в молодости увлекавшиеся фашистскими идеями, оба впоследствии покинули Румынию. – РС) и далее по списку. Потому что именно они часто звучат в СМИ. Полномасштабной оценки противоречивых межвоенных лет мы до сих пор не видим, хотя наши историки молодого поколения в большинстве отнюдь не снисходительны к фашистскому прошлому.
– С момента первого показа "Одессы" обо многих преступлениях пронацистской диктатуры по-румынски была написана целая библиотека, не считая переведенных с тех пор работ зарубежных историков. Но на столь насыщенном фоне одесский сюжет едва ли не наиболее полно разобран лишь в соответствующей статье румыноязычной Википедии – гораздо более подробной, чем ее русско- и украиноязычный аналоги. Но и в ней отсутствуют ссылки на какие-либо иные румынские источники, кроме общих трудов. Похоже, что и после двух громких напоминаний Одесса не перестает быть чем-то вроде постыдного факта биографии, который скрыть невозможно, но на полноценную рефлексию попросту недостает моральных сил.
– Именно – и в этом принципиальное отличие нашего общества от немецкого. Ведь никаких политических препятствий, которые сдерживали бы честную дискуссию об одесских событиях, в Румынии давно нет. Табу исчезли, но психологический барьер никуда не делся. Временами начинаешь думать, что Одесса просто никого не интересует – и чувствуешь себя не менее одиноким, чем десять лет назад. Хотя здравый смысл подсказывает, что сегодня это игнорирование – скорее форма психологической защиты. Фрейд подробно описал этот механизм лет сто назад. Боюсь только, что в наших условиях вполне объяснимому чувству стыда сопутствует и некоторое лукавство, и желание не только пригладить самые острые углы, но и по возможности их обойти.
Увы, это касается не только Одессы. Вы когда-нибудь задумывались, почему мемориал жертвам Холокоста, сооруженный в 2009 году в центре Бухареста, повторяет форму газовой камеры? Лично мне трудно объяснить этот факт одним лишь невежеством авторов проекта. Ведь в каждом румынском учебнике написано, что фабрик смерти режим Антонеску не создавал, что сам кондукэтор ("вождь", официальный титул маршала Антонеску; позднее так же называли и Чаушеску. – РС) в итоге отверг предложение Берлина о депортации остававшихся в Румынии евреев в лагеря уничтожения на польских землях. Все это правда – ни единая жертва румынского фашизма в газовой камере не погибла. Этих людей убивали иначе – и часто такими способами, в сравнении с которыми удушение “Циклоном Б” показалось бы чуть ли не эвтаназией. Хотя каждый, хоть немного читавший о румынском фашизме, знает, что у нас Холокост реализовывался в формах, заметно отличавшихся от условных центральноевропейских, творцы мемориала предложили популярную, чтобы не сказать ходовую, цитату из нарратива, прямого отношения к прошлому нашей страны не имеющего.
За нас якобы всё решали то немцы, то русские, и наибольшее зло творили они
– В книге американского историка Тимоти Снайдера "Черная земля. Холокост как история и предупреждение" (Black Earth. The Holocaust As History And Warning) феномену Аушвица (Освенцима) посвящен целый раздел. Автор показывает, по каким причинам в послевоенной Европе многим политикам – и в значительной степени советскому руководству – оказалось удобно представить именно Аушвиц этаким “знаковым объектом” Холокоста. Хотя только на территориях СССР в первые месяцы их оккупации вермахтом и румынской армией было уничтожено больше евреев, чем в Аушвице за все годы его существования. И первые, мобильные газовые камеры заработали только в 1942 году, уже после Одессы и Бабьего Яра. Но эти факты в СССР замалчивали. В результате каждый советский школьник знал про Освенцим, но не про Бабий Яр в Киеве. И уж подавно не про Змиёвскую балку в российском Ростове-на-Дону. Ту же одесскую бойню подавали как один из трагических эпизодов неравной борьбы коммунистического подполья с оккупантами.
– Похожее смещение акцентов, хоть и по другим причинам, практиковали и у нас. В поздний период правления Чаушеску Румынию 1940-х преподносили как этакую лишенную права голоса пешку в игре великих держав. За нас якобы всё решали то немцы, то русские, и наибольшее зло творили они. В несколько модифицированной версии эта теория в ходу и поныне, хотя мы уже давно живем в свободной стране. Где открыты архивы, где забыли о цензуре и где, кстати, еще живы свидетели событий Второй мировой войны, хотя с каждым годом их все меньше. И однако нам – речь прежде всего о рядовых гражданах – мягко, но настойчиво продолжают внушать, что самые чудовищные злодеяния были совершены там, за тысячи километров отсюда. Немцами. Не нами. Не у нас, – говорит румынский кинорежиссер-документалист Флорин Иепан.
По оценкам Яд ва-Шем, за всё время оккупации Одессы в результате массовых казней и депортаций погибло до 99 тысяч евреев – из 201 тысячи населявших город до войны. До настоящего момента документальный фильм Флорина Иепана "Одесса" общественным телевидением Румынии TVR не был показан ни разу.
