Сейчас после перемещения на Запад нескольких известных оппозиционеров идут новые витки споров о том, нужно ли непременно оставаться в стране, чтобы заниматься политикой, можно ли заниматься ей в эмиграции и т. п.
Под политикой мы будем понимать именно борьбу за власть
Чтобы сразу ограничить предмет беседы, оговорюсь: под политикой мы сейчас будем понимать именно борьбу за власть и участие в управлении государством (или хотя бы деятельные претензии на такое участие), а не любую общественную деятельность. И с одной стороны, довольно очевидно, что в современной России этим заниматься невозможно. С другой стороны, выходит, что и из эмиграции этого делать тоже нельзя, но возникает другой тезис: эмиграция может дать возможность подготовиться, собрать силы и ресурсы, чтобы потом в подходящий момент вернуться и, видимо, попытаться прийти к власти. В качестве подтверждения используются Ленин, де Голль, аятолла Хомейни.
Что ж, давайте поговорим об этом с большим количеством иллюстраций.
Ленин, безусловно, представляет собой хороший пример того, как можно пересидеть за границей своего рода "безвременье", а потом вернуться, чтобы разыграть в свою пользу хаотичную и многополярную ситуацию, которая сложилась в России весной 1917 года. Но и тогда ситуация, во-первых, отнюдь не была предрешена в пользу большевиков, а во-вторых, для участия в этой сложной борьбе всё же пришлось возвращаться.
Одновременно с Лениным и русской революцией был хороший пример успешного отъезда и весьма продуктивной работы за границей – это случай Томаша Масарика и Эдварда Бенеша. Они смогли организовать в Европе и Америке эффективные структуры будущей чехословацкой государственности, которым в итоге подчинились сформированные из военнопленных боевые части и которые были признаны в качестве законного правительства странами-победительницами в мировой войне. В Прагу Масарик въехал уже президентом.
Тут, впрочем, кроется больше деталей, чем многие думают. Во-первых, судьба всего чехословацкого проекта была крепко привязана к вопросу жизни и смерти австро-венгерской монархии, а он, в свою очередь, разрешился только в последний год войны. Есть много свидетельств того, что страны Антанты изначально не планировали расчленения империи. Если бы Австро-Венгрия смогла выйти из войны раньше, Чехословакия просто не возникла бы. При этом далеко не все, кто продолжал бороться с Габсбургами дома, с одинаковым восторгом приняли зарубежных героев. Определённая напряжённость по этому поводу и своего рода обида лидеров "домашнего" сопротивления сохранялась ещё долго, но теоретически даже в 1918 году местные политики всё ещё могли взбрыкнуть и повернуть ситуацию в свою сторону – даже те самые легионы, которые во многом усилили позицию Масарика, были ещё далеко и вернулись много позже. Неоднократный насильственный переход власти из рук в руки в соседней Венгрии демонстрирует, как легко могло что-то поменяться и в Чехословакии.
В нынешней ситуации многие любят сравнивать Россию с гитлеровской Германией, но тогда посмотрите на ФРГ: реальный выбор главы государства шёл между сидевшим в концлагере социал-демократом Куртом Шумахером и тихо просидевшим дома почти всю эпоху нацизма Аденауэром. Ни одного крупного политика, вернувшегося из эмиграции, в Западной Германии не было. Тут часто приплетают Вилли Брандта, но на самом деле депутатом от социал-демократической партии стал уже берлинский журналист Брандт, бургомистром Западного Берлина – опытный городской политик, министром и канцлером – бывший берлинский бургомистр, к тому моменту уже больше полутора десятков лет делавший политическую карьеру на родине.
После низложения Муссолини все ключевые посты достались местным политикам, зачастую членам фашистской партии
Генерал де Голль действительно смог превратить себя в фактического лидера нации, хотя до войны не занимался политикой. Но еще во время высадки в Северной Африке в 1942 году выяснилось: для местных французов де Голль тогда был просто никем. Реальным авторитетом среди них пользовался адмирал Дарлан – переметнувшийся к союзникам бывший вишист и организатор репрессий. Скорее всего, если бы он не был убит, политическая карьера де Голля тоже оказалась бы совсем другой. В Италии после низложения Муссолини все высшие посты достались местным политикам, зачастую – членам фашистской партии.
На протяжении всей Второй мировой существовало несколько эмигрантских правительств, которые предполагали вернуться к власти при помощи крупнейших держав-союзников, но их пример тоже не так убедителен.
Преемственное к довоенной Югославии монархическое правительство было фактически брошено англичанами, когда те убедились, что "на земле" сильнее партизаны Тито – в итоге Великобритания поддержала коммунистов вопреки идеологическим симпатиям (а поддержка СССР у них уже была).
Польское лондонское правительство не смогло включиться в борьбу за власть, потому что она досталась въехавшим в Польшу с Красной Армией коммунистам (но и здесь, что интересно, в итоге возникла если не вражда, то некоторая трещина между теми, кто провёл войну в Москве, и теми, кто в это время был в оккупации, – во внутрипартийных интригах всё это отражалось чуть ли не до семидесятых годов).
Любопытный пример опять предлагает нам Чехословакия, где лондонское правительство и московские коммунисты, казалось, нашли какой-то общий язык и способ сосуществования, но через три года после войны коммунисты показали, насколько они сильнее.
Между Второй мировой и крахом СССР продолжали существовать несколько правительств в изгнании, но все они играли чисто символическую роль.
Когда начал рушиться социализм, в политическую жизнь Центральной и Восточной Европы включились некоторые бывшие эмигранты, но их вклад был довольно скромен. Павел Тигрид был одним из главных журналистов и издателей чехословацкой эмиграции; после бархатной революции он стал советником Гавела, в одном из правительств побывал министром культуры, но вряд ли это сравнится с ролью самого Гавела, Вацлава Клауса или Милоша Земана. Ни один из известных политиков, покинувших страну после разгрома Пражской весны, на высокие посты уже никогда не претендовал.
Известной и влиятельной фигурой стал князь Карел Шварценберг, но сам он не был политическим эмигрантом, он вырос за границей. В каком-то смысле можно сравнить это с историей стран Балтии, где в девяностые и нулевые были заметны люди, всю или по крайней мере всю взрослую жизнь прожившие на Западе: Адамкус, Вике-Фрейберга, Ильвес. Но и тогда они конкурировали в большой политике с теми, кто жил и работал в СССР, а с тех пор эта волна скорее иссякла. Люди, возвращавшиеся из-за границы, подчас играли заметную интеллектуальную роль в России и Украине, но практически никогда эта роль не становилась чисто политической.
Грубые выводы: эмиграция может стать лифтом во власть, но для этого нужны несколько условий, хотя и необязательно все сразу.
Во-первых, жёсткий тайминг и чёткое целеполагание. Политический проект Масарика был ориентирован исключительно на войну и её итоги.
Во-вторых, резкий коллапс или кризис на родине – пример Ленина и большевиков (мы здесь забыли ещё поговорить об иранской революции, отчасти потому что я не очень хорошо знаю её историю, но помню, что аятолла Хомейни даже не эмигрировал, его насильно выслали из страны, а шахский режим к тому времени шатался уже давно).
В-третьих, почти все успешные примеры "возвращения" предполагали военную поддержку извне, причём во многих наших примерах (добавим к ним, например, Венгрию и ГДР) эта поддержка исходила от сталинского СССР и не подразумевала демократической борьбы за власть – иногда почти буквально лишь её захват под дулом автомата.
В-четвёртых, эмигрантские опыт, знания и социальные связи могут рано или поздно пригодиться на родине – но чаще во вспомогательной функции.
Насколько все эти примеры могут вдохновить российскую политическую эмиграцию – вопрос интересный.
Иван Беляев – журналист Радио Свобода
Высказанные в рубрике "Блоги" мнения могут не совпадать с точкой зрения редакции
