На минувшей неделе на домашней сцене Чешской филармонии в Праге, в неоренессанском Рудольфинуме, давали Шостаковича. Оркестр филармонии под руководством главного дирижера Семена Бычкова исполнял его Седьмую, "Ленинградскую", симфонию. Наверное, мало найдется в мировой музыкальной литературе произведений, которые были бы столь мифологизированы и героизированы. По общепринятой версии, она была создана летом 1941-го, в первые месяцы войны. Шостакович был потрясен нападением Германии на Советский Союз и несколько раз порывался вступить в Красную Армию или в народное ополчение, но военные комиссары ему отказывали, предлагая то работать на строительстве оборонительных сооружений, то возглавить военный оркестр баянистов. Наконец, после настойчивых обращений, он был зачислен в отряд пожарной охраны ПВО, призванный тушить зажигательные бомбы – известны его фотографии на крышах Ленинграда в комбинезоне и пожарной каске с гребнем, из-под которой поблескивают знаменитые круглые очки.
Тогда же он взялся за новую симфонию: работа настолько увлекла его, что, уходя на дежурство, он брал партитуру на крышу. В сентябре 1941-го налеты люфтваффе участились, и ему приходилось скрываться с семьей в бомбоубежище. 8 сентября началась блокада Ленинграда, и вскоре композитор был эвакуирован вместе с семьей в Москву и затем в Куйбышев, где и закончил симфонию 27 декабря. Премьера состоялась там же 5 марта 1942-го в исполнении оркестра Большого театра под управлением Самуила Самосуда, легендарный концерт транслировался всеми радиостанциями Советского Союза на территорию страны и за рубеж. В июне состоялось исполнение в Лондоне, в июле в США под руководством Артуро Тосканини – для американской премьеры Шостакович сам выбрал итальянского маэстро за его антифашистские взгляды. А 9 августа состоялось легендарное исполнение в осажденном Ленинграде оркестром радиокомитета, собранным из оставшихся в живых музыкантов, под руководством Карла Элиасберга – музыка транслировалась и по громкоговорителям городской сети, в том числе и на немецкие войска. С тех пор Седьмая прочно вошла в советский патриотический канон и в мифологию русской культуры как символ несгибаемого духа советского народа и противостояния фашистскому злу, которое представлено в Первой части темой нашествия, пассакалией на шлягерный мотив из 22 тактов, что, повторяясь в оркестре двенадцать раз на манер равелевского «Болеро», разрастается до апокалиптических масштабов.
На деле, однако, все не так образцово, как изображает миф. Шостакович начал работу над симфонией еще до войны, и она была включена в план концертного сезона Ленинградской филармонии в апреле 1941-го. Как пишет биограф композитора Соломон Волков в книге "Шостакович и Сталин", вариации на "тему нашествия" композитор играл своим ученикам в Ленинградской консерватории еще в 1940-м. Сама эта тема позаимствована из оперетты Франца Легара "Веселая вдова" и звучит развязно и пошло; как написал композитор-современник Артур Лурье, "такой мотивчик может насвистывать любой советский прохожий, в нем есть нечто от зощенковских персонажей".
путинская Россия обнулила память о победе
Сам Шостакович никогда не поддерживал "военной" интерпретации Седьмой – это было уделом комментаторов и пропагандистов – и говорил, что "не сочинял так называемой батальной музыки": "мне хотелось передать содержание суровых событий". Что же за "суровые события" предшествовали войне? Можно предположить (и Волков подтверждает это словами самого Шостаковича в их разговоре), что речь шла о сталинских репрессиях, которые не миновали ни одной ленинградской семьи и лишь чудом обошли самого композитора. 28 января 1936 г. в "Правде" была опубликована редакционная статья "Сумбур вместо музыки", разгромившая его авангардную оперу "Леди Макбет Мценского уезда"; год спустя был арестован и казнен его поклонник и покровитель маршал Тухачевский, затем и многие близкие друзья и родственники Шостаковича: муж его сестры, известный физик Всеволод Фредерикс; его теща, астроном Софья Варзар; его дядя Максим Кострикин; его коллеги Борис Корнилов и Адриан Пиотровский.
В 1937 году на допрос в "Большой дом" на Литейном вызвали и его самого, следователь Закревский объявил, что он подозревается в подготовке покушения на Сталина, и приказал явиться через два дня – когда Шостакович пришел, готовый к худшему, оказалось, что сам следователь уже арестован. Много месяцев композитор провел в ожидании ареста, держа наготове собранный тревожный чемоданчик и выходя с ним каждый вечер на лестничную площадку, чтобы при аресте не будить домашних. Возможно, в эти мучительные ночи, куря папиросу за папиросой и прислушиваясь к звукам лифта, он и задумал эту адскую пассакалию. Как писал в 1990 году в журнале "Новый мир" музыковед Лев Лебединский, бывший в течение многих лет наперсником композитора,
"знаменитая тема в разработке первой части была определена Шостаковичем как тема сталинская (это было известно близким Дмитрия Дмитриевича). Сразу же после начала войны она была объявлена самим композитором темой антигитлеровской. Позднее эта "немецкая" тема в ряде заявлений Шостаковича была названа темой "зла", что было безусловно верно, так как тема эта в такой же мере антигитлеровская, в какой и антисталинская, хотя в сознании мировой музыкальной общественности закрепилось только первое из этих двух определений".
Все эти подробности, однако, не интересовали советскую пропаганду, которая использовала "Ленинградскую" симфонию как мощное идеологическое оружие, подтверждающее моральную победу советского народа над нацизмом.
… С первых тактов симфонии, распевной русской темы в до-мажоре, живописующей картины мирной жизни, оркестр звучал собранно, мощно, и за эпическим масштабом уже проступали контуры будущей трагедии. И вот робко, словно издалека, раздалась сухая дробь малого барабана, задавая простенькую тему. Поначалу она безобидна, банальна, даже комична, но раз за разом, обрастая плотной оркестровой тканью, она становится тревожной, угрожающей, страшной, кривляние чертенка оборачивается адским хохотом, и наконец перед нами раскрывается бездна космического террора: оркестр звучит как неумолимая машина смерти, заставляя сильнее вжаться в кресло.
Россия стала той самой фашистской ордой, которую обличает эта музыка
Я сидел на балконе, зачарованно глядя, как, подобно маршевым колоннам, вступают в бой оркестровые группы, и перед моим внутренним взглядом проносились картины войны – но не гитлеровского нашествия летом 1941-го, а российского вторжения в Украину, ровно два года назад, в апреле 2022-го, когда точно так же по украинским дорогам шли к Киеву танковые колонны. Я представлял, сидя в зале, грохот боевых вертолетов, звуки воздушной тревоги в украинских городах, представлял, как собрались люди, включая сотни детей, в таком же большом зале Мариупольского драмтеатра, и уже летели на него полутонные российские авиабомбы. И я с обреченностью понимал, что с этой войной вся оптика восприятия непоправимо изменилась: Россия стала той самой фашистской ордой, которую обличает эта музыка. Моральный пафос симфонии остался прежним – противостояние человека машине зла, – но ее контекст полностью поменялся: народ-победитель стал народом-агрессором.
Слушая вторую часть, светлое скерцо с романтической темой гобоя (многие тут усматривают образ Ленинграда белыми ночами), третью, скорбное адажио, словно реквием по погибшим, и наконец, финал, величаво восходящий к победным фанфарам, я не мог избавиться от мысли, что для меня это больше не симфония о Великой Отечественной войне, а эпическое повествование о победе над злом, будь то зло фашизма, сталинизма или путинской России. И еще подумал, что Россия теряет моральную привилегию на использование целого корпуса текстов о войне, от "Ленинградской" симфонии до "лейтенантской прозы", от "Летят журавли" до "Белорусского вокзала". Они остаются бесценным свидетельством страданий и подвига, они навсегда запечатлены в национальной культуре и коллективной памяти, но они больше не могут использоваться идеологией и пропагандой, от имени Седьмой симфонии больше нельзя говорить, власть потеряла право на Шостаковича. Его достаточно использовали при жизни в качестве витрины советского строя, избирая его депутатом Верховного Совета и осыпая премиями, возя по миру в качестве выставочного экспоната, и теперь его музыку следует очистить от идеологических наслоений последних восьмидесяти лет, вернув ее базовый посыл: трагическое одиночество человека и его героическое противостояние веку-волкодаву.
Вирусное слово "обнуление", запущенное в космос Валентиной Терешковой, ведет свою разрушительную работу. Теперь путинская Россия обнулила память о победе. Вероломно вторгшись в Украину и грозя уничтожить планету в ядерном апокалипсисе, с готовностью приняв грязную войну и явив миру любительский косплей фашизма, Россия предала память той победы; победители Гитлера стали его наследниками. Дискуссии о том, получит ли Россия приглашение на празднование 80-летия высадки союзных войск в Нормандии в июне 2024-го, пусть даже и без Путина, – не только политическая ошибка, но этический провал. Помимо торговых, финансовых и технологических санкций, стране-агрессору необходим мемориальный бойкот: если через год в Кремле сохранится нынешний режим, то нужен полный отказ мирового сообщества от официального участия России в праздновании 80-летия победы над фашизмом в мае 2025-го.
…Прозвучали финальные такты симфонии, где у труб и тромбонов в ослепительном мажоре вернулась главная тема первой части как обещание мира и радости. Если бы это исполнялось в Москве, последние ноты утонули бы в громе аплодисментов и криках "браво", но пражская публика молчала, потрясенная величием замысла и силой исполнения. Дирижер стоял, опустив руки и уронив голову. Мертвая тишина держалась не менее минуты, и лишь затем раздались первые робкие хлопки, которые перешли в 15-минутную овацию зала, вставшего с кресел.
России тоже надо было бы взять паузу в своей памяти о прошлом, помолчать о победе, о фашизме и о Второй Мировой. Но у российской публики совсем другие манеры.
Сергей Медведев – историк, ведущий цикла программ Радио Свобода "Археология"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
