В 1930-х годах советская власть создала на севере Кировской области лагеря (Вятлаг) и поселки "спецпоселенцев". Заключенных и ссыльных использовали на тяжелых работах. Во время войны в эти края ссылали советских немцев.
Алиса Мейсснер живет в поселке Рудничный, где и по сей день существует исправительная колония, в которой работают многие местные жители. Мейсснер родилась неподалеку от Рудничного в деревне Ожмегово, где когда-то оказалась ее мать, высланная со всей семьей из Москвы. Как сказано в справке, выданной Мейсснер, "родилась во время нахождения родителей на спецпоселении. Находилась на поселении с матерью, которая была выселена из города Москвы… как лицо немецкой национальности".
Дети "спецпоселенцев" фактически приговаривались к ссылке вместе с родителями, и многие из них, не имея особых возможностей вырваться из условий, в которых выросли, по сути, провели в местах ссылки всю свою жизнь.
По нынешним российским законам дети ссыльных имеют право на жилье в городах, откуда были высланы их родители. Мейсснер и еще двое "детей ГУЛАГа" выиграли дело в Конституционном суде, однако квартир в Москве так и не получили: порядок выделении жилья отставлен на усмотрение местных властей, и в Москве "детей ГУЛАГа" поставили в общую очередь за социальным жильем, ждать которого нужно десятки лет. Алисе Мейсснер – за 70. Она по-прежнему живет в Рудничном.
Несколько дней из ее жизни – в фильме Нади Захаровой и Сергея Борсука.
Мейсснер рассказывает, что происходит из семьи московских немцев Феррейн, открывших знаменитую аптеку. "Бабушка, Феррейн Мария Андреевна, родилась в 1882 году в Москве, образование 4 класса, работала на фирме "Зингер", где машинки швейные выпускали”. В 1906 году она вышла замуж, потом работала домоуправом в Куйбышевском районе. "Дедушка работал аптекарем и провизором в аптеке у Красных ворот в Москве. Мама в 1908 году родилась в Москве, как и ее младшая сестра. Мама работала на заводе имени Лихачева бухгалтером".
В 1941 году в сентябре семью выселили в Казахстан, в Карагандинскую область. Дедушка Алисы Мейсснер умер в ссылке в 1942 году. "В 1943 году маму с сестрой отправили в Кировскую область на лесозаготовки". В 1944 году мамина сестра умерла от воспаления легких. "Мама работала в колхозе в Ожмегово в качестве кассира".
После войны к маме переселилась бабушка, а позже ей позволили вернуться в Москву к оставшимся там родственникам. "Бабушка уехала, там умерла".
Ожмегово
"Здесь был колхоз, спецпоселение, комендант всех спецпоселенцев отмечал каждый день. Помню, мы с бабушкой ходили туда. Еще маленькая была, но все равно помнишь. Меня в садик пока не брали, он переполнен был".
"Дом наш еще стоит, но уже он старенький, вниз пошел. Естественно, раз там никто не живет. Мама работала, за трудодни. Папа был кузнецом. Папа был из Пятигорска, его родственников выселили за Урал. Мамины родственники все в Москве были, хотели сперва мама с папой поехать, но папу не отпускали, потому что он был кузнецом, единственным специалистом на весь поселок, все делал".
"Дороги раньше не было, все возили по Каме на баржах, и людей, и все продукты тоже возили. Помню, я сломала руку в четвертом классе, мы с утра поехали и к вечеру только в больницу приехали. Потом на тракторах [стали все доставлять]. Горючее возили на санях тракторных".
У нас в Ожмегово часто пекарня горела. Тогда заказывали хлеб из Рудничного. Пока вечером до нас довезут, он уже весь в лепешку. Мы часто стояли за хлебом в очереди. Большинство – дети, потому что родители на работе. В леспромхозе с работы приходили часов в 7 вечера, в лесу работали, на паровозике их увезут, узкоколейка. У всех было свое хозяйство, надо скотину накормить, приготовить еду".
"Посылки нам присылали, пока бабушка была жива, пока мамины подруги были живы. К праздникам. Запрет посылок был [на доставку] в Верхнекамский район, потому что доехать нельзя было весной и осенью, посылки в Москве не принимали, потому что их доставить нельзя было никак. Потом уже стали самолеты летать, вертолет привозил нам почту, потом сделали дорогу через Чус. Раньше был понтонный мост, его вытаскивали на берег, весной ставили снова. Когда была большая вода, понтонный мост поднимался и опять нельзя было проехать. Пока не стоит мост, на катере переправляешься и идешь пешком 12 километров".
Рудничный
"Сейчас поселок почти что всё. У нас один остался терапевт. Чтобы поехать в Кирс, в больницу, надо нанимать частника. В больнице надо заказывать талончик до обеда, потому что таксистам надо поскорее. В субботу до Кирса только можно уехать, обратно ты уже не вернешься, автобус не ходит. До Кирова дорога чуть-чуть лучше стала, ее чуть-чуть подремонтировали, но ехать все равно тяжело. Нет ничего, умер поселок, можно так сказать, работает только одна колония, где заключенные. Раньше их было много, теперь мало. Раньше у них была работа, сейчас у заключенных работы не стало почти что".
"Никто не поедет сюда. Никому до нас дела уже нет. Скоро колонию, может, закроют, тогда вообще тут работы никакой не будет. Ведь многие работают в колонии и в Лесное в колонию ездят, ездят сюда, с Кирса сюда ездят, молодежь в основном".
Москва
"Ждут, когда мы все перемрем. Сперва нас было трое, когда обращались в Конституционный суд, которые желали вернуться в Москву. Я когда первый раз пришла в суд, меня спросила судья: "Зачем вы хотите в Москву, может, в Кирове?" Я говорю: "А почему я должна в Кирове просить квартиру, если маму выслали из Москвы?"
"Ждут решения Госдумы, когда она наконец соизволит или не соизволит решение это принять. Теперь нас уже больше, 23 человека. Кто-то один хочет в Ленинград вернуться. В Ленинград вернуться проще, потому что там есть очередь для реабилитированных, а в Москве такой очереди нет. Мы все стоим на очереди, все трое. Я – 44600-я. Когда подойдет она? Сейчас здоровья совсем нет, когда это произойдет – неизвестно, но хотелось бы побыстрее. Потому что мы не молодеем, мы стареем, и идет как санки под горку, быстрее и быстрее".
