Владимир Паперный, автор "Культуры Два" – легендарного исследования о чередовании модерна и антимодерна в России – рассматривает нынешнюю войну как часть глобального консервативного поворота. Тем не менее он уверен, что в скором будущем запрос на современность опять вернется. Владимир Паперный ответил на вопросы Радио Свобода:

– К вам примерно двадцать последних лет приставали с вопросом: "Ну что, уже наступила Культура Два?" – имея в виду конец свобод, тех куцых вольностей, которые еще остались по каким-то причинам в России. Заморозка режима была вполне предсказуемой вещью, согласно вашей теории; но вот война – изменила ли она принципиально вашу концепцию? Или, наоборот, она вполне логично вписывается в вашу теорию?

– Считаю, что она скорее вписывается, чем противоречит моей концепции чередования культур. Война была изначально очень важным моментом "Культуры Два". Пиком сталинской культуры можно считать заключение пакта Молотова – Риббентропа. Оба диктатора желали поделить мир и совместно управлять им. Альянс двух таких военизированных стран был бы, безусловно, серьезной угрозой миру. Но и столкновение между ними было в итоге неизбежным. Гитлер, как известно, кинул Сталина, выражаясь криминальным языком 1990-х. Генералы отговаривали Гитлера: не суйся туда, вспомни Наполеона, – но он их не слышал. Мне кажется, что главным аргументом для него стало поражение Красной армии в совершенно провальной финской кампании 1939–40 годов. Гигантская Россия почти проиграла эту кампанию – в итоге Финляндию удалось только ценой несопоставимых потерь заставить подписать мирный договор.

Сейчас Россия ведет войну не просто с Украиной – но по сути со всем Западом. Мы можем это назвать идеологической войной. Которая, однако, точно так же забуксовала – теперь на просторах Украины.

– Можно обнаружить много параллелей между сталинским режимом и путинским. Но есть и одно важное отличие: путинизм хочет не столько строить будущее, сколько желает перепридумать, перекодировать прошлое. Нет ли тут противоречия с вашей теорией? Может быть, между культурой Один и Два притаилась какая-нибудь гибридная Культура Полтора, что-то промежуточное? Культура, которая эксплуатирует прошлое – но при этом не строит будущего?

– Тут нет противоречия; в самом начале моей диссертации, которая потом стала книгой, сказано: Культура Один обращена в будущее – сбросить Пушкина и Толстого с корабля современности и так далее. А Культура Два обращена в прошлое, старается его реконструировать. Будущее там представляется идеальным, но туманным и уходящим куда-то в бесконечность. Писатель Николай Атаров в 1940 году написал книгу "Дворец Советов" – восхваляющую, разумеется, еще не построенный (и в итоге не осуществленный) проект на месте снесенного храма Христа Спасителя на Волхонке. Тем не менее там приводятся многие интересные факты. В частности, инженерам было дано указание рассчитать конструкцию дворца так, чтобы он стоял "вечно". Так буквально было написано в техническом задании. Что поставило инженеров в очень трудное положение. Они говорили, что, мол, в наших формулах нет такого понятия. Мы не можем рассчитать вечность. Мы не имеем такого аппарата, у нас нет таких инструментов. Но мы постараемся, чтобы он стоял долго. Им отвечают: нет-нет, вы не поняли. Он должен стоять вечно!

Идея будущего в Культуре Два не может быть чем-то реальным. Будущее превращается в вечность. Которое не поддаётся никакому исчислению, остается неким туманным облаком. Наступило уже будущее или еще нет – никто не знает. И что в том будущем будет, тоже никто не знает. И не надо никому знать. Нужно просто знать, что там все будет хорошо.

Но при этом главное внимание обращено именно на реконструкцию прошлого. Вся история была сведена, как известно, к Краткому курсу, который каждый должен был знать наизусть. В академии архитектуры все публикации начиная с 1930-х годов касались только прошлого. Никакого интереса к современной западной архитектуре – который существовал в сильной степени в 1920-е годы. Хотя до этого была масса публикаций, приезжали известные архитекторы, помогали строить социализм. Все это было в 1930-е годы отменено. Было сказано: надо возвращаться к прошлому. Причем с прошлым тоже произошла интересная трансформация.

Вначале архитекторы Дворца советов предлагали стиль модерн. Им ответила государственная комиссия: нет, нам надо что-то отсылающее в глубь веков. Причем одни члены комиссии говорили: "Нам нужна Древняя Греция, мать современной архитектуры". Другие не соглашались: "Нет-нет, нам нужен Рим! Величие Рима". И начался перебор древних стилей – решали, насколько глубоко в прошлое можно двигаться. Но всем было ясно, что ориентироваться нужно именно на прошлое. В конце концов было решено, что мы не можем принять за образец ни один стиль в чистом виде, а все их мы должны смешать. И тогда станет еще лучше. Будет совсем хорошо. В результате был взят курс на эклектику.

Сравните это с построением Москва-Сити в 2000-е годы. Он хотя и был построен, и является своеобразным островом современной архитектуры (которая к моменту постройки уже перестала быть современной) – но так остался одиноким памятником современности. Все остальное в Москве, в том числе жилая архитектура, строится по каким-то вполне классическим, а точнее, эклектическим канонам. То же устремление назад, в прошлое.

– Современная архитектура действительно не прижилась в Москве. Но более всего поражает то, что, собственно, эпоха модернити никак не повлияла на массовое сознание, которое так и осталось, выражаясь вашими словами, "эклектичным". Как люди с опытом перестройки, а затем грандиозных перемен 1990-х – опять поверили примитивной пропаганде в духе 1930-х годов?

– Как верно то, о чем вы говорите: о неспособности масс усваивать уроки истории, – так же верно это и в обратную, так сказать, сторону. Все, что кажется обычно незыблемым, навсегда, – распадается в один момент, причем на следующий день все делают вид, что так всегда и было. Я уехал из России в 1981 году. Перед отъездом мне было сказано в ОВИРе: "Вы никогда не вернетесь в Россию". Но спустя восемь лет, в 1988-м, я свободно получил в консульстве визу и прилетел в Москву. И это была череда шоков. Конечно, все вокруг к тому времени писали и говорили о перестройке, Горбачеве, гласности. Но реально я не мог понять, что это такое. И вот после прилета в Москву таможенник открывает мой чемодан, вытаскивает оттуда журнал "Грани", в котором была моя статья. А "Грани" издавались НТС. За журнал "Грани" можно было получить 10 лет лагерей. Таможенник спрашивает: "Что это?" – "Это журнал "Грани". – "Почему везете?" – "Там моя статья". – "О чем статья?" – "Как я посещал художников-эмигрантов в Нью-Йорке". – "А, ну хорошо". Бросает обратно в чемодан. Дальше вытаскивает мою книгу "Культура Два", издательство Ardis. "А это что такое?" – "Это книга моя". – "Про что?" – "Про чередование культур…" (Он замахал руками, мол, ладно-ладно, дальше не надо.) – "Зачем везете?" – "Ну как – друзьям. Подарить". – "Ну, хорошо".

И впускает меня в страну. После этого разговора я стоял и думал: "Куда я вообще попал? Советской власти как будто и не бывало".

…Дальше, помню, вышел на Манежной площади. И вижу, что на доме – где всегда, с детства, помню, была огромная надпись "Коммунизм победит!" – вместо нее латинскими буквами написано Panasonic.

– Вернувшийся в результате обмена политик Владимир Кара-Мурза также напомнил всем известную цитату Василия Розанова о 1917 годе: "Русь слиняла в два дня. Самое большее – в три. Даже "Новое время" нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь". И в 1991-м случилось то же самое. Эта способность мгновенно отбрасывать прошлое – тоже особенность национального сознания?

– Это действительно своеобразная национальная черта: способность вдруг увлечься совершенно новой идеей, отбросив предыдущую, как будто и не бывало. Как это произошло, например в 1917 году. Я уж не говорю про футуристов, прочих авангардистов… Но тут важен сам импульс: готовность забыть прошлое как страшный сон – и тотчас же приступить к строительству чего-то сказочно нового. Это можно назвать подвижностью сознания; можно назвать угодливостью, подобострастием, готовностью принять любую идею, которая спускается начальством, – и мгновенно забыть все, во что верили раньше. Как это и произошло в эпоху перестройки. Это тем более поразительно, что подобная подвижность существует наравне с какой-то упорной, непостижимой верой во вчера, любовью к прошлому, которое все время хочется восстановить… Поразительно, что и та, и другая способности – разнонаправленные – существуют вместе. И как бы одновременно.

…Тогда, в 1980-е, по телевизору и в газетах объясняли: все, во что вы верили прежде, – обман. В результате эта резкая смена подействовала очень плохо на людей. И имела долгосрочные последствия для массовой психики. Люди вообще перестали верить в реальность. Это, наверное, своего рода защитный механизм, реакция на шок. Одновременно стала возникать масса оккультных учений. Появилось общее представление о том, что науке вообще нельзя доверять. Что нельзя, например, пользоваться никакими вакцинами – потому что они вызывают аутизм… В результате очень быстро страна стала верить только шарлатанам. Перестройка очень сильно ударила именно по рациональности, и по модерну также.

– То есть причиной архаизации постсоветского общества была бессознательная реакция на слишком быстрые перемены? И уже в перестройку эти приметы были различимы?

– Может быть, они были заметны и раньше. Но слова архаика не очень точно описывает систему. Точнее было бы сказать, что система всегда работала вразнобой – она сама о себе ничего не знала. Вот вам пример. Известный советский поэт Михалков – который, кстати, в отличие от нынешних деятелей культуры Z умел каждый новый лозунг, спущенный сверху, превратить в стихотворение, – был, кроме прочего, вполне доброжелательный человек. Он часто помогал, как глава Союза писателей, с какими-то бытовыми проблемами. А у нас в квартире не было телефона. Мой отец (советский писатель Зиновий Паперный) был все время связан с какими-то редакциями – и ему было страшно неудобно без телефона. И он пошел к тому самому Сергею Владимировичу. Михалков дает ему письмо к министру связи: иди, мол, с этим письмом к министру, и он все сделает. Отец приходит к министру. "Вот, Сергей Владимирович написал письмо…" – "Мы постараемся помочь". Министр вызывает помощника, называет адрес: "Мы можем помочь писателю Паперному?" – "Знаете, к сожалению, не можем. Там даже кабеля нет. Чтобы помочь, нужно долбить мостовую, прокладывать кабель. Это такие расходы, на которые мы пойти не можем…" – "Извините, товарищ Паперный", – говорит министр. И разводит руками. Далее отец выходит из кабинета, проходит мимо секретарши. Она говорит ему: "Товарищ Паперный, идите сюда на минутку. Вы по какому вопросу приходили?" – "Да вот, телефон хотел бы установить, но министр говорит, там нет кабеля, оказывается". Секретарша говорит: "Откуда ему знать?! Вы у меня спросите, есть ли там кабель!.. 200 рублей заплатите – и завтра будет телефон". Ну, конечно он заплатил, и действительно назавтра был телефон. Это к тому, насколько Советская Россия жила в разных измерениях – и о самой системе управления.

– Язык российских вождей поражает сегодня каким-то агрессивным бескультурьем, нарушением всех мыслимых приличий. Такого даже у советских вождей не было – разве что во времена военного коммунизма – "до основания, а затем". Многие для объяснения этого феномена отсылают нас к дворовой культуре гопников…

– Слово "гопник" я обычно не употребляю ввиду расплывчатости понятия. Но если принять за определение то, что гопник желает у вас не просто отобрать деньги, а еще и унизить, – в этом смысле первые чекистские тройки, руководимые кристальным рыцарем Дзержинским, вели себя именно как гопники. Они ведь были наделены практически неограниченной властью. Чекистская тройка имела право задержать любого гражданина, причем практически имелось в виду – "хорошо одетого гражданина". Потому что если хорошо одет – значит враг. Друг не будет так одеваться. Чекистская тройка имела право остановить, допросить, вынести приговор и привести его в исполнение. Прямо тут же. На месте. Если выяснилось, что гражданин – представить каких-то враждебных классов. То, что мы называем гопничеством, – это, наверное, иными словами, удовольствие от неограниченной власти. Хотя, возможно, в 1917 году они были окрылены какими-то революционными идеями: что помогают расстрелами строительству чего-то прекрасного… Но психологически – то же самое. Большевистская революция была сделана руками гопников. Которым нужны не столько ваши деньги, сколько ваше унижение. Так что тут параллель прямая.

– Откуда в мире сегодня эта тенденция – яростное отрицание, неприятие прогресса? Это ведь имеет место и в Америке. Трамп и Путин похожи – в своем отрицании модерна. Почему части мира больше не хочется в будущее, а только в прошлое?

– То, что это происходит, очевидно. Знаете, циклические колебания культуры Один и культуры Два ведь присутствуют всегда и везде, не только у нас. Но почему они происходят? Когда я пытался понять, откуда этот ритм возникал, я заинтересовался тем, что писали русские космисты. В частности, Александр Леонидович Чижевский, советский биофизик и основоположник гелиобиологии. У него есть книга под названием "Земное эхо солнечных бурь". Как известно, существуют ритмы изменения солнечной активности; Чижевский наложил их на графики мировых эпидемий – они совпали один к одному. Потом он стал сравнивать ритмы с историческими событиями – то же самое. Циклические изменения солнечной активности создают ритм взлётов и падений, пассионарности и антипассионарности. Кроме Чижевского есть американский астроном Джордж Эллери Хейл, который пришел к точно такому же выводу. Он просто занимался чистой астрономией. Существуют так называемые "циклы Хейла" в астрономии, которые совпадают с циклами Чижевского – которые совпадают с циклами Культуры Один и Два. Взлет – а потом усталость и падение. Таким образом, у этого чередования есть по крайней мере астрономическое объяснение. Но чем они наполняются, эти взлеты и падения, – зависит от каждой конкретной культуры.

В Америке тоже сейчас популярна идея возвращения к какому-то сказочному счастливому американскому прошлому. Ведь что значит "Make America Great Again"? Вернуться к временам, когда муж работал, жена занималась детьми, хозяйством и обслуживанием мужа, а зарплаты мужа хватало на то, чтобы всю семью содержать и каждый год менять машину. И было счастье. Собственно, американцы мечтают об этом счастливом прошлом. Где жена знала свое место. Kinder, Küche, Kirche.

Только кухня и дети были сферой ее деятельности. Времена Эйзенхауэра, "золотое время", как принято сегодня считать. Но, по правде, "золотым" оно было для очень узкой прослойки – начиная со среднего класса и выше. Но не для тех, кто ниже. Впрочем, говорить про идеологию или программу Трампа все равно бессмысленно, потому что у него нет ни идеологии, ни программы. Это человек, которому все равно что говорить. Он может левые и правые лозунги смешивать и бросать одновременно. Потому что программа Трампа – это Дональд Трамп. Его слушают, пока он на всех экранах.

– Советская идеология после 1945-го опиралась на память о войне – что предполагало, конечно, память о цене победы, о жертвах. Как память о неисчислимых страданиях в итоге превратилась в пропаганду войны – и привела к новой войне?

– Это объяснятся практическими мотивами. Бессмысленные войны тоже повторяются в русской истории с известной цикличностью и вызваны примерно одними и теми же причинами, которые только со стороны кажутся абсурдными, бессмысленными. С чего началась Русско-японская война? С того, что началось революционное движение в царской России, террористы с бомбами, какие-то агитаторы. Страшное дело. И тогда царю посоветовали: небольшая победоносная война укрепит монархию и приведет людей в чувство. "А какая?" – "Да вот хотя бы япошки. Мы их сейчас одной левой". И послали весь российский флот, который японцами был совершенно блистательно уничтожен. И маленькая победоносная война обернулась катастрофой. И она скорее приблизила революцию, чем отдалила. То же и сейчас. Смысл вторжения в Украину был в том, что все решится в течение пяти дней. И будет кончено. Будет другой президент – свой человек. Через два с половиной года полного разгрома российской армии не произошло и, к сожалению, вряд ли возможно. Потому что силы изначально неравны. И количество войск у России несопоставимо с количеством украинцев, которые могут и готовы воевать. И, к сожалению, Запад очень вяло помогает Украине сейчас. Они очень боятся эскалации. И их страх понятен. Посылать, например, самое современное оружие – а если оно попадёт в руки россиян? Какие-то секреты станут известны, и так далее. В глобально-политическом смысле все это опасно. С одной стороны, понимают, что помогать надо – потому что Россия угрожает всему миру. С другой – надеются как-то договориться. Все это, опять же, разнонаправленные сигналы, которые прекрасно понимают в Кремле.

– YouТube в России закрывают: что это означает с точки зрения культуры? Что будет?

– Ну, а что будет?.. Закроют YouТube – будут слушать западные голоса. Опыт такой уже есть. Глушили в советское время "Голос Америки", Би-би-си, все остальные западные радиостанции. Люди выезжали за город – где было лучше слышно, умудрялись слушать. Сейчас, конечно, у власти больше возможностей для того, чтобы перекрыть, чем у нас это слушать. Но на каком-то относительно близком отрезке – я не сомневаюсь, что лет через семь, – начнется очередная перестройка. И что-то будет меняться. Скажем, не станет Путина – и та же самая ФСБ начнет перестройку. Потому что они заинтересованы в связях с Западом гораздо больше, чем простые жители. Им нужен доступ к банкам, например, больше, чем рядовому российскому обывателю.

– В эту цикличность вы все же верите? Сегодня кажется, что в России это опять "навечно".

– По моим наблюдениям, нет ничего вечного. Дворец Советов вот планировался навечно – а в итоге, как мы знаем, на его месте получилась лишь яма, которую заполнили водой. Кстати, про архаику: тогда же по Москве поползли слухи, что плавать там опасно, потому что религиозные фанатики в аквалангах топят пловцов.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться