"Это был порыв, романтика…"

В июне 1991 года, 25 лет назад, в Ленинграде прошел референдум о переименовании города в Санкт-Петербург. Среди тех, кто добивался возвращения городу его имени, был депутат Ленсовета 21-го созыва Николай Смирнов. Он говорит, что решение о переименовании стало чудесной случайностью: ведь очень многие, в том числе Анатолий Собчак, были против.

Сейчас Николай Смирнов работает генеральным директором юридической фирмы "Академия"​, до недавнего времени был членом партии "Яблоко".

–​ Как вы стали депутатом Ленсовета?

– Тогда я работал в Институте проектирования городов (Ленгипрогор), был главным инженером проектов, беспартийным. Я сознательно не вступал в партию, но это не значит, что меня не интересовала ее деятельность, потому что интересы страны и региона мне были близки. Я проектировал многие регионы Советского Союза, и мне всегда было интересно их развитие на перспективу в 20–30–40 лет. А когда я видел, как развивается страна, у меня возникало сразу много вопросов.

К тому же очень допекало существование синекуры. В нашем большом проектном институте далеко не все знали, чем занимается институт, и очень многие люди просто "отбывали свой номер". Сейчас этого нет, и это – одно из достижений. Вместе с тем, отсутствие реальной выборности, отсутствие рыночной экономики постоянно приводило к тому, что мне для моего большого семейства приходилось где-то подрабатывать. А этим нельзя было заниматься, что тоже было удивительно.

Все эти моменты подвигли меня к тому, что я с улицы, не будучи членом никаких организаций, пошел по квартирам, потом попал на собрание граждан в нашем микрорайоне, и они меня выдвинули. Потом было такое же собрание у меня в институте, и там меня выдвинули. И я оказался кандидатом. Затем я усилил свои походы по квартирам (а тогда в них безболезненно пускали). Прошел я их достаточно много. Тогда же стал общаться с организацией "Демократический выбор-90", которая включила меня в свой список. И в результате я победил во втором туре. С улицы пришел!

–​ Чем вы стали заниматься в Ленсовете?

– В Ленсовет пришло огромное количество мало знакомых друг другу людей. Самое гениальное, что было сделано в самом начале, благодаря депутату Сергею Егорову, – был выработан регламент Ленсовета, то есть отработана процедура принятия решений. Это сразу сделало его работоспособным. Но все равно мы полгода друг друга узнавали, знакомились, и сразу конструктивно работать было довольно тяжело. А многие до конца деятельности Ленсовета так и не поняли, куда они попали. Вместе с тем, желание работать было велико, и я вступил в максимальное количество комиссий: по градостроительству, по экологии, по сохранению центра Ленинграда и даже в комитет по развитию фермерских хозяйств (он был у нас вместе с Ленинградской областью).

А примерно через год образовался комитет по собственности, и комиссия по экологии меня туда направила. Я вначале был секретарем, а потом стал заместителем председателя комитета. Работы было много. За некоторые мои выступления мне стыдно до сих пор из-за той неграмотности, которая нам была тогда свойственна. Но где-то что-то удавалось.

Сразу усвоив регламент, я научился достаточно быстро готовить решения, а может быть, даже был рекордсменом по их количеству. Можно спорить о качестве, но с количеством все было здорово. Хотелось сделать очень многое в разных направлениях.

Потом меня избрали в Малый совет. Это увеличило возможность принятия решений. И мы работали, правда, не всегда понимая, что делаем и к чему это приведет. Я сейчас о своих действиях сужу с высоты времени и нахожу, что мы сильно заблуждались, что революционная романтика – это не всегда хорошо, особенно в том, что касалось приватизации, перспектив развития экономики. Тут у нас были большие промахи. Нами пытались рулить, а мы велись на это.

Сложившаяся тогда ситуация с приватизацией в стране способствовала, конечно, развитию предпринимательства, и мы организовывали продажи малых предприятий с аукционов. Потом началось акционирование больших предприятий, и мне пришлось раздавать там большое количество доверенностей наших депутатов, которые участвовали в комиссиях по приватизации. Я был в комиссии по аренде, входил туда с правом вето и всячески старался направлять объекты на конкурсы, чтобы не было никаких целевых раздач.

В то же время было много людей, которые сориентировались в этой ситуации и работали на себя. Например, мы выносим объект на конкурс, а Фонд имущества не требует сразу заплатить, а дает рассрочку на год, два, три. А тогда была инфляция, денежки дешевели. Кто ему давал такое право? Но никто и не запрещал…

–​ С какими проблемами в законодательстве вы столкнулись в то время?

–​ Законодательство мы писали на коленке. Внедрить его было крайне непросто. И методический отдел, которым руководил Михаил Маневич в КУГИ, проводил огромную работу. Михаил был чрезвычайно талантливым человеком. Но с другой стороны, взять закон о приватизации, когда Анатолий Чубайс обманул всю страну, весь Верховный совет, подменив принятый закон о приватизации законом о приватизационных чеках. Это, конечно, сильно сказалось на всем, потому что огромное количество жителей нашей страны в принципе не были готовы к рыночной экономике, к приватизации и чуть ли не банки со сметаной накрывали этими приватизационными чеками. Как в сталинское время с облигациями займа… И только те люди, которые во что-то вникли, или те, кто приехал извне (работали разные международные фонды), скупили достаточно много таких активов.

Единственное, что меня успокаивает, –​ на своем уровне в городе мы могли заниматься акционированием средних и крупных предприятий и продажей мелких предприятий с торгов. Это была более-менее честная ситуация. Но когда начались залоговые аукционы и уже после того, как нас разогнали в 1993 году, началось, конечно, сильное ограбление.

С другой стороны, когда на приватизацию стали выставляться крупные предприятия, которые были гордостью страны и шли вразнос, это было очень серьезно. В то же время мало было регулирования поставок продукции извне. Разорили наше сельское хозяйство, легкую промышленность, хотя она могла бы сама сработать…

Как ни парадоксально, нынешнее время мне напоминает конец 80-х годов, когда у нас в институте появился хозрасчет и когда, имея квалификацию, можно было зарабатывать сумасшедшие деньги, делать три-пять объектов. И сейчас, спасибо Западу с его санкциями, появилась возможность развиться нашим местным предприятиям. Я со многими работаю и вижу, по крайней мере, душевный подъем. "Не приедет "дядя" оттуда с более дешевым товаром и не прибьет мой рынок!" Это, конечно, очень сильно сказывается. Хотя факультативно мне сейчас очень жаль западных предпринимателей, которым санкции помешали быть свободными рыночниками. Видите ли, им нельзя торговать с Россией! А где же свобода, спрашивается?

– Проверкой приватизации в Петербурге занималась группа Юрия Шутова, помощника Анатолия Собчака. Вы сталкивались с этим персонажем?

–​ Как раз на выборах я, как потом оказалось, победил его помощника Юрия Скока. Об этом я узнал намного позже, пытался защищать его в суде. С Шутовым не сталкивался.

А всяких жуликов приходило много. Например, хотели построить Диснейленд в Лисьем Носу, и на это положительно реагировали наши, возможно, несведущие, а возможно, за недорого купленные чиновники. Фирма хотела вложить деньги в строительство Диснейленда при условии, если город за свой счет подготовит инфраструктуру. А это – два городских бюджета.

Или проект "Новая Голландия" – тут даже арифметические ошибки были сделаны в пользу иностранных партнеров. Или "Санкт-Петербург –​ чистая вода", когда создавали вместе с Водоканалом акционерное общество, где в совете директоров было соотношение три к двум в пользу французов, и они устанавливали бы цену на воду.

– А скандально известный небоскреб "ХХ век" – проект депутата Сергея Никешина?

–​ Тоже интересная вещь. Как он все это умудрился сделать? Я сам готовил решение, в соответствии с которым ему предоставлялось это место под строительство небоскреба. При этом мы готовили решение таким образом, что он должен был отдать свои помещения на Невском проспекте, заплатить приличные деньги в казну и только при соблюдении этих условий построить объект. Но все это не было выполнено.

– Вы хорошо знали Михаила Маневича. Как вы считаете, найдены и наказаны его убийцы, как об этом заявил Анатолий Чубайс в 2006 году, имея в виду Юрия Шутова и его подельников?

–​ Был момент, когда Шутов, получив полномочия в Верховном совете, набрал помощников и вломился к Маневичу в кабинет с проверкой результатов приватизации. Это было уже после разгона Ленсовета. Такой факт мне известен.

Михаил Маневич

Во времена Ленсовета мы много работали с Маневичем, занимались собственностью, работа была конструктивная и серьезная. Всегда приятно было с ним общаться, он часто приходил ко мне в кабинет, а я –​ к нему. Мы старались продвинуть максимальное количество вопросов. И когда мы отрабатывали процедуры, многие объекты можно было предоставить инвесторам только на основании решения Ленсовета, если это шло целевым образом, или же на основании аукциона. Он всегда это поддерживал, всегда к этому стремился.

А затем, когда нас разогнали, он ходил и держался за сердце. "Раньше вы меня прикрывали, а теперь я один", –​ говорил он. И на него действительно все давили.

Мне в свое время пришлось готовить решения и отменять десятки распоряжений Собчака, за что он сильно меня "любил". Когда нас разогнали, Миша Маневич пригласил меня работать в КУГИ, и я там просидел месяц-полтора, а потом Миша мне сообщил, что ему позвонил Собчак, как всегда, по каким-то интриганским вопросам, и спросил, работает ли у него такой-то. "Да", –​ ответил Миша. "Чтобы его не было!", –​ сказал Собчак. Миша мне звонит и говорит: "Представляешь?". Я отвечаю: "Да никаких проблем!". Я с одним карандашом ушел из Ленсовета. Мы же были "революционные матросы", все время боролись за правду, но со знаниями… И на их основе я стал работать дальше, вырастил кадры и продолжаю работать.

–​ Существует версия, что поводом для убийства Михаила Маневича явилось то, что он воспрепятствовал захвату Морского порта Санкт-Петербурга группой чиновников из окружения Владимира Путина…

– Слухов много. Я даже читал книжку про Маневича, в которой было написано, что стрелял в него Николай Смирнов. А это оказался какой-то парень из Киргизии. Мне, конечно, было удивительно читать об этом. Не могу судить. Не ставил своей целью расследовать это дело, потому что никаких полномочий и возможностей для этого у меня не было. Но в человеческом плане, по прикидкам, кому это было выгодно, представляется, что это очень большое количество людей. Ведь он, хоть и умел находить компромисс, но всегда держал какую-то линию. Он изначально выступал за законность и не позволял себе каких-то откровенных вещей. А Анатолий Александрович позволял постоянно. Как это, скорее всего, выглядело? К нему приходят люди и спрашивают: "Ты мэр или не мэр? Почему ты мне не отдашь такой-то объект?"

–​ И много было таких объектов?

– Десятки. Мы отменили десятки распоряжений Собчака. Приведу пример. По-моему, на Большой Московской было два дома, которые распоряжением мэра были отданы некоей компании (не помню, как она называлась) с условием, что они будут расселены за счет города и перейдут в собственность этой компании, когда она их отремонтирует. Мы отменили это распоряжение, выставили дома на торги, и та же компания выиграла их с условием, что расселяет эти дома за свой счет и вносит в городской бюджет приличные миллионы. Я не склонен думать, что Собчак за это что-то получил. Но его все время подбивали на это.

Уже потом, когда я занимался юридической практикой, ко мне несколько раз подходили люди и говорили: "Ты так перешел нам дорогу! Ты так нам насолил отменой этих распоряжений!" А мне приходилось выступать с этими инициативами от Комитета по собственности, поэтому Собчак так ко мне и относился. Я ведь проверял эти распоряжения, и если они не соответствовали законодательству, то сразу направлял их в юридический отдел, на Малый совет, а затем – на сессию. Надо же было соблюдать какую-то законность!

–​ А крупные предприятия тоже распределял Анатолий Собчак?

Владимир Яковлев

– Мы готовили серьезное решение по "Ленэнерго". Тогда очень переживал Владимир Яковлев, который был вице-мэром. Он приходил ко мне в кабинет, и мы проговаривали, что нужно, чтобы план приватизации "Ленэнерго" утверждался самим Ленсоветом. Это же был стратегический объект. Но после того, как нас разогнали, "Ленэнерго" была приватизирована совершенно по другим правилам. Там уже, что называется, понеслось… Мы были хоть каким-то барьером, как говорил Миша, а тут уже и нас не стало. Всё решал сам, тогда уже мэр, а потом дальше – уже кто угодно. Как правило, это было решение частных лиц. Процедуры формально выдерживались, но решения принимали частные лица. И таким образом большие активы и ушли в частные руки.

–​ Анатолий Собчак –​ фигура трагическая?

– Противоречивая. У меня к нему неоднозначное отношение. Где-то – безмерное уважение, потому что способности налицо. С другой стороны, какую он нес ахинею на первых порах, потому что был, как и мы, далек от рыночной экономики, хоть и считался специалистом по хозяйственному праву… Зато как он вырос под конец! Он был хорошо обучаем и очень быстро набирал очки, но, в то же время, наживал себе врагов, потому что он – "преподаватель", а мы все – "студенты". И это обстоятельство сильно сказывалось.

Был один интересный случай. 1990 год. Еще СССР. Осень. Сессия Ленсовета, Собчак ее ведет. А у нас в зале есть такой ярус, который находится близко к трибуне, и там расположился некий интересный анархист Саша Богданов. Он сидит и улыбается. Всех, кто сидит на этом ярусе, с трибуны очень хорошо видно. Саша Богданов Собчака очень раздражал. Но он сидел не просто так, а с российским триколором. Он стал отпускать какие-то реплики, вел себя довольно развязно, провоцировал. Собчак разозлился и потребовал убрать из зала "не соответствующую действующему законодательству символику". Кто-то из депутатов встает и показывает на существующую в оформлении зала монархическую символику, царские кресты и гербы, и спрашивает: "А с этим-то как быть?" Собчак еще больше разъярился, вызвал наряд милиции.

Рядом с Сашей Богдановым сидел Виталий Скойбеда. И наряд милиции, три-четыре сотрудника, начал их оттуда силой извлекать, а они начали сопротивляться. Я, тихий и скромный человек, который никогда толком не дрался, сижу в зале, и вдруг какая-то сила меня поднимает, я бегу туда, и мы втроем начинаем драться с милиционерами. Фуражки, очки летят в разные стороны… В это время встает Вячеслав Щербаков, забирает у Собчака микрофон и приказывает прекратить безобразие.

Обиженный Собчак ушел. Все успокоились. На следующий день все демократы пришли с российскими флажками-триколорами. Я даже сам на себя удивился. Это был порыв, романтика…

Тот же Анатолий Александрович, он очень долго и упорно выступал против того, чтобы городу возвращали название "Санкт-Петербург", – доказывал, приводил цифры. И мы 25 лет назад (сейчас юбилей будет отмечаться) очень сильно и много работали над этим – тот же Виталий Скойбеда, тот же Алексей Ковалев… Мне пришлось поучаствовать в разработке положения. Мы его разработали, "вбили" в повестку дня сессии и провели.

Но была очень большая борьба. С одной стороны – уважаемые блокадники с гармонью, с песнями у Ленсовета – больно было смотреть… Популярнейший журналист Невзоров вовсю выступает против. И Собчак не поддерживает. Мы бросились тогда по квартирам, чтобы подвигнуть к этому народ, а накануне по телевизору выступил уже совсем больной митрополит Иоанн и призвал верующих голосовать за это. Я сам – атеист, но и на меня это произвело впечатление.

И то мы набрали 53%, чуть-чуть перебрали. Еще бы немножко, и ничего бы не случилось. Получается, что от каждого человека зависит результат. А представьте себе, если бы не набрали? Как одним голосом многое решается…

Решение об этом, кстати, принималось на Малом совете. Его поставили на голосование, и тут выяснилось, что не хватает кворума. А голосование последнее. Я выскочил, сбегал за ключом приятеля, и состоялось историческое событие: приняли решение. А так бы его отложили, и было бы оно принято или нет? Из-за таких, казалось бы, мелочей происходили исторические события.

Анатолий Собчак и Владимир Путин. 1994

Еще один потрясающий факт. В своей предвыборной программе я писал, что как градостроитель, понимая необходимость создания единого субъекта Федерации, я выступаю за объединение Санкт-Петербурга и Ленинградской области. Предложение о проведении референдума на эту тему обсуждалось в Ленинградском областном совете, где присутствовали и мы, члены Малого совета Ленсовета. Депутаты областного совета проголосовали за это, а у нас три-четыре депутата где-то шлялись, голосов не хватило, и решение не было принято. А так с 1991 года пошел бы процесс объединения области и города. Из-за ерунды…

–​ Кто из людей, находящихся сегодня во власти, вам больше всего запомнился в 90-е годы, когда вы были депутатом Ленсовета? Путин, Чубайс, Греф, Миллер…

– Миллера я один раз не пустил в свой кабинет. Он хотел со мной поговорить, но я его не пустил. Это все, что я о нем помню. Мне просто было некогда, и я не знал, что это будущий Миллер. Нет у меня интуиции. Может, поговорил бы, и какой-нибудь контакт завязался…

Путина помню мельком. Но когда Путин замещал Собчака, он ведь тоже давал распоряжения, и ни одного основания отменить распоряжение, которое издал Путин, у нас не было, все это было обосновано. Это было сделано четко, и по всему видно, что ему самому нравился весь этот процесс. Он тоже тогда болел за законность. Я видел какие-то его интервью. И его я видел неоднократно, но лично общаться не пришлось.

Очень грамотным начальником юридического отдела Ленсовета был Дмитрий Козак. Мы тогда учились на ходу писать законы, и он внес, конечно, огромный вклад в повышение нашей компетентности. Александр Лаврентьев был заместителем Козака и в дальнейшем не достиг высоких государственных постов, но именно он первым сделал юридическое заключение о незаконности путча и ГКЧП в августе 1991 года, чем очень поддержал позиции депутатов Ленсовета.

–​ Для вас был катастрофой разгон Ленсовета в 1993 году? Это было неожиданно?

– Не в один день взяли и разогнали. Все это готовилось давно. Мне тоже пришлось поучаствовать в историческом событии. Когда начали стрелять по Белому дому, у нас шла сессия Ленсовета. Никто не знает, что делать, что говорить… Я вышел к микрофону и предложил объявить перерыв на три дня. Никаких эксцессов… Через три дня собрались, и уже все кончилось. А так – не знаешь, что и делать. Ведь никаких вооруженных сил у нас не было, равно как и никаких возможностей изменить ситуацию, обратиться не к кому…

Особенно было обидно, что нашим разгоном занимался человек, которого мы ставили на пост председателя Ленсовета. И Борис Николаевич, и Анатолий Александрович выступали за наш разгон. Малый совет, конечно, выступал против этих указов, следуя своим демократическим принципам, пусть и наивным.

Конечно, это было огорчительно. Но с другой стороны, уже многое построилось, уже произошло много перемен. Случилась приватизация, появились элементы рыночной экономики. Можно работать, можно зарабатывать, никто тебя сильно не преследует.

Надо отдать должное Борису Николаевичу, он не стал проводить никаких репрессий. Но, в то же время, к нему много претензий из-за того, как он неумело иной раз руководил страной. Он, хоть и сам учился, но недуг сказывался во всем. И, как бы нынешнего президента ни критиковали, в плане работоспособности он не идет ни в какое сравнение с Борисом Николаевичем, полное преимущество: от алкоголика – к спортивному мужику. Но у Владимира Владимировича остается еще большой потенциал популярности в стране, который ему достался от Бориса Николаевича. Это он ему создал такой авторитет с большим запасом.