Главный учитель – наши уши

На международном фестивале Nida jazz в Литве выступил известный саксофонист и композитор Владимир Чекасин, музыкант из легендарного Трио Ганелина.

Как сейчас живет 70-летний мастер импровизационной музыки, основатель вильнюсской джазовой школы, которая в советское время стала настоящим вызовом закостенелой системе?

"Они чуяли запах времени" – так причину популярности в 70–80-е годы вильнюсского джазового Трио Ганелина (ГТЧ – Ганелин, Тарасов, Чекасин) объясняет их коллега, джазмен Олег Молокоедов.

Казалось бы, бескрайняя импровизация, однако построенная на основах симфонической музыки, смелый выход за рамки стандартного джаза и тем более советских представлений о нем отражали подспудное стремление людей к свободе, и не только музыкальной. Первые полуподпольные концерты джазовых экспериментаторов в 60-е годы в Таллине, Риге, Вильнюсе, Ленинграде, Москве или Свердловске говорили о жажде этой свободы.

Прошло полвека. Участники Трио Ганелина давно живут в разных странах и гастролируют порознь. В этом году Литва отметила 45-летие создания коллектива присуждением им Национальной премии в области культуры.

Владимир Чекасин – саксофонист, кларнетист, композитор, режиссер, педагог, автор музыки к спектаклям и фильмам, в том числе к картине "Такси-блюз" – самый немногословный из трех музыкантов.

В литовском курорте Нида на Куршской косе Владимир Чекасин вместе с собственными взрослыми дочерьми, музыкантами Ларисой и Анной, отыграл на фестивале семейный концерт. Это было впервые в их жизни – втроем на сцене.

А начиналось все в 72-м, когда Ганелину и Тарасову, приехавшим из Вильнюса в Свердловск, кто-то посоветовал: "Хорошо бы вам послушать Чекасина! Он сейчас на танцах играет. Здесь недалеко". Пошли. А там все закончилось, музыканты инструменты собирают. Попросили его сыграть. Через пять минут было ясно: это их человек.

Владимир Чекасин рассказывает:

Разговор с джазовым музыкантом Владимиром Чекасиным

– У меня рано возникло стремление сочетать структурированную академическую музыку с экспрессивностью импровизационного наполнения. По этому пути я хотел идти лет с 15. Тип структурирования в стандартном джазе – это песня плюс вариация, потом снова песня. Эстрадный этот тип сейчас преобладает в стандартном джазе.

В симфоническом типе структурирования – совершенно другие законы. У Ганелина тоже академическое образование, и было сразу понятно: мы близки.

В Свердловске тогда энтузиасты сами организовывали концерты, для того времени – выдающиеся музыканты. Это можно было делать, никто нас не проверял, не обращал внимания. То, что, скажем, игралось на танцах, могло иметь значение – за это надо было отчитываться, записывать песни советских композиторов в рапортичку. А джазменов никто не преследовал. Но был другой казус: мне нужно было в консерватории защищать диплом по композиции, и обязали сочинить ораторию в честь Ленина… Для меня это было неприемлемо. Уже к тому времени и Шнитке, и Щедрин писали.

Надо разделять публику и музыкантов. С одной стороны, в России тогда удавалось организовать людей сложно структурированную музыку создавать, хоть мне и было мало лет, но грамотность была достаточная. С другой – не было стремления к свободе мышления. Что в значительной степени уже присутствовало в Литве. Ментально. К тому же это был в советское время определенный протест. Он и сейчас есть – относительно закостенелости мышления вообще. Таким образом работающих в джазе людей не очень много. В Америке, скажем, особенно в академической среде – авторитарная ситуация. Имею в виду мнение критиков.

Что касается современной России – очень сложно. Мне приходится там работать, и вижу тоже стремление к авторитаризму. И люди там сами признают – им нужно, чтобы над ними был царь.

– Это и в музыке чувствуется?

Владимир Чекасин

– Тотально. То, что мы делали 40 лет назад, – в России только сейчас к этому молодые музыканты начинают приходить. И не подражая, а органично, чувствуют в этом внутреннюю необходимость. В 90-х годах я делал немало полистилистических проектов в Москве, уже как постановщик. Там было и движение, и визуальная часть, и художники. Я и сейчас так работаю со студентами в Литве. Не перформанс, а целый спектакль, эксклюзивный мюзикл.

Вот эти музыканты, с которыми мы в 90-е годы начинали, – они сейчас в России на ведущих позициях. В Литве из них тоже выросли выдающиеся джазмены. Я всегда мечтал о единомышленниках, не люблю быть один.

Просто помогал и помогаю реализовать людям свой потенциал. Сейчас – в Москве, Новосибирске и Гамбурге. Соединение академических структур и разного вида наполнений джазовых плюс разные музыкальные языки – это европейская тенденция. То, что мы в свое время делали, ближе всего к итальянцу Лучано Берио, тоже работавшему в 60–70- е годы. Композитор замечательный, можно сказать, гениальный.

С Трио денег я тогда не заработал, никто из нас троих, несмотря на популярность, фактически на этом не заработал. Но это была такая отдушина! Собственно, гнет тогда был внутри системы. Не был чисто музыкальным. Трио не выпускали некоторое время, и бывали препятствия. Но вот я ездил по частным приглашениям для музыкальных проектов уже с 1971 года, еще до того, как Трио поехало заграницу в первый раз. Была, кстати, тогда выпущена за границей пластинка – первая полная такого рода: впервые исполнитель из СССР играл с зарубежными коллегами.

Гнет в Советском Союзе был ментальный. Когда чувствуете, что вашими движениями, каждой вашей мыслью кто-то хочет руководить. Хотя свобода – это внутреннее состояние, и насильно заставить человека что-то переживать невозможно, но когда знаешь, что тебя хотят заставить переживать какие-то идиотские состояния, – это ментальный гнет. Это и вызывает движение протеста. Которое, что касалось нас, выражалось в эстетической форме. Но порождено оно было не музыкальными причинами, а общей ситуацией.

Я болезненно уже тогда воспринимал то, что понимает каждый литовец. Когда человек хочет независимости. Почувствовал это особенно, когда приехал в Германию в 70-е годы. Первое болезненное ощущение такое было в Берлине: в этом замкнутом пространстве будто на грудь что-то давит. Вроде бы все сверкает, витрины блестящие, люди якобы свободные и раскованные, а только пыркнешься чуть в сторону – сразу "Passkontrolle! Bitte, passkontrolle!". Были очень специфические интонации у гэдээровских пограничников. Совершенно устрашающие! В России такого не было. А внутренне состояние от этого давящего замкнутого пространства порождало стремление вырваться, раздвинуть эти рамки.

– Не было порывов уехать на Запад?

– Нет. Здесь, в Литве была подходящая музыкальная ситуация. Когда играл в Трио, была такая отдушина, люди настолько талантливые, что смысла не было. Тогда были группы в Германии, играющие в том же стиле, но у них, по-моему, не хватало базы и движения пальцев. Пальчики не так быстро у них бегали.

– Существует целый клан ваших учеников в России и в Литве. В Вильнюсе это и блистательный саксофонист Пятрас Вишняускас, и Лабутис, и певица Неда… По части педагогики вас называют гением.

– В свое время Альгирдас Будрис в Литве, тогда завкафедрой, – без его инициативы я бы не начал преподавать – в 1975 году решил меня пригласить в консерваторию в Вильнюсе, чтобы там занимался созданием базы, школы импровизационной музыки. Так что это его заслуга.

А метод мой в обучении называется "система оперативной композиции". Людям, которые от природы имеют задатки, я теорию не даю. Главное – раскрыть исполнительско-композиторские таланты, помочь человеку быть на вершине своих возможностей. Тогда это для меня счастье! А люди часто эти возможности не ощущают. Много привнесенных внутрь человека комплексов. Но если человек хочет куда-то двигаться, он не всегда знает как.

Я не считаю и не называю себя учителем. Каждый, кто приходит, в том числе ребенок, он для меня коллега. Можно развиваться не обязательно только в музыке! Многие переходят в другие области, в науку, например. Главное, что они потом знают, чувствуют, как себя структурировать.

Если человек думает: я должен во что бы то ни стало играть определенные интонации, а сам к этому не расположен физиологически – значит, процессы в своем теле он нарушает. Что порождает психологические проблемы. Это абсолютно объективные вещи в организме.

– Интуитивное отношение человека к определенной музыке, на уровне "нравится –не нравится" – вот эти ощущения и есть барометр?

– Совершенно верно. Ощущения выражаются конкретными нервными импульсами. Это что? Электрохимический процесс.

– Неромантично совсем звучит.

– Я не романтик. У меня все по полочкам разложено.

– Вспоминая фильм "Такси-блюз", к которому вы имеете непосредственное музыкальное отношение, вопрос: всегда ли нужно стараться быть добрым?

– Не знаю. Я, может, когда-то выглядел злым, но был в это время добрым. У меня нет практики быть злым. Но это не значит, что я никогда не вел себя так, что выглядел злым. У меня есть спектакль, великая пьеса Андреева "Жизнь человека" о различных видах низостей. Это о том, что хоть они и низости, но естественны, и избавление от них – только смерть.

Олег Молокоедов

Олег Молокоедов, литовский джазмен, композитор, педагог, журналист:

– В советское время было притчей во языцех, что Литва – самая джазовая республика СССР. После освобождения она превратилась в самое джазовое государство на постсоветском пространстве.

На момент расцвета Трио Ганелина существовало две джазовые культуры в Литве. Одна – традиционная – в Каунасе, Клайпеде, Шяуляй. Другая – в Вильнюсе, это совсем другое, непохожее. Будто НЛО сюда спустился, и возникла эта джазовая школа, которая и создала Литве этот особенный имидж. Я спрашивал Чекасина, почему он тогда приехал в Литву? Он отвечал: искал единомышленников!

Вообще было несколько составов Трио. Ганелин участвовал в Таллинских джазовых фестивалях, тогда с ним играли очень хороший барабанщик Саша Мельник и басист Гриша Талас. Это Трио назовем ритмическим. 67-й год, фестиваль в Эстонии. И мы там играли, два состава из Литвы было: Трио Ганелина и Квинтет Молокоедова. Тут скандал из-за Чарльза Ллойда… После этого фестиваль был закрыт.

Потом самым взрывным моментом для литовского джаза было то, что в хрущевское время комсомолу поручили организовывать молодежные кафе. Очень много, скажем, московских джазменов вышло из этой "молодежки". А в Вильнюсе это было кафе-читальня. Что-то типа джаз-клуба, где Слава Ганелин стал играть. И к нам в гости приехало сразу два великолепных биг-бенда: японский оркестр Ватанабэ и биг-бенд Киевской филармонии под руководством Троцюка. Киевляне играли фантастический репертуар! Полностью альбом Atomic Basie, символ американского образа жизни.

Эти ребята ансамбля Троцюка пришла в наше молодежное кафе – и от Ганелина все упали! На каких-то полусамодеятельных инструментах играли, не было подставки под струны контрабасовые, ставили дощечку, которая постоянно сваливалась… А музыка была великолепная! Оттуда и пошло Трио.

Второй состав родился после поездок Ганелина и Тарасова в Россию, откуда они привезли Чекасина, буквально выдернув его из Свердловска. В Вильнюсе ему долго подыскивали место, куда пристроить. Владимир с большим трудом прописался в Литве – в СССР такие переезды были очень сложны, жил в общежитии. И все ради того, чтобы играть с Ганелиным.

–​ В чем состоял феномен этого Трио, которое гремело не только на советском пространстве, но и очаровало искушенную джазовую западную публику? Откуда музыканты впитали соки нового, если жили за железным занавесом?

– Талант! В Литве все было не так, как в общем в Советском Союзе. Это не только "Голос Америки", еще литовская диаспора из США высылала джазовые пластинки, их можно было привезти. Это все ходило по Вильнюсу. Много информации приходило и по линии еврейских контактов.

И надо отдать должное тому, что Ганелин и Чекасин получили в СССР высочайшее в музыке академическое образование. Чекасин начал со скрипки, потом – кларнет. На саксофоне он выучился сам, в Уральской консерватории была очень хорошая духовая школа. Обучился там и композиции. Все это вместе создало его как уникального музыканта.

Традиционный джаз в Литве тоже, конечно, с успехом игрался. Но вот эти люди мыслили совершенно иначе, современно. При этом многих в музыкальных кругах тогда интересовал вопрос: могли ли импровизаторы играть джаз американский? Спорили горячо об этом, особенно в Москве: Чекасин умеет играть на кларнете как американцы? Ганелин с его странной музыкой может буги-вуги сыграть? Все умели! Владимир Чекасин умеет все это, в том числе рок-н-ролл, так, что многим и не снилось. До сих пор он американскую музыку играет прекрасно, да с таким свингом! И его ученики исполняют традиционный джаз феноменально.

Ховард Мэнделл в журнале Down Beat в свое время назвал Чекасина лучшим саксофонистом в мире! Это было в момент расцвета Трио Ганелина, который продолжался лет 15.

Собственно джазовой школы изначально у них не было – никто этому специально не учил ни Ганелина, ни Тарасова, ни Чекасина! Тут главный учитель – наши уши. Как педагог с 40-летним стажем говорю: в нашем деле лучшего учителя, чем слух, нет.

Для феномена Трио подходит такой образ: они вырастили сад в тундре. То есть новшества в джазе ими были восприняты посредством прослушивания музыки, и плюс их прекрасное академическое образование.

–​ Почва в тундре все-таки была.

– Да! Прекрасное тогдашнее образование. Это правда. И они хотели заменить собой симфонический оркестр. В этом их жажда состояла.

Джаз в Литве воспитал целое поколение свободных людей. Публика ходила, да еще какая, самая просвещенная! Филармония – когда эту музыку признали – была всегда переполнена на их концертах, сплошные аншлаги. И в России выступления Трио проходили в 2–3-тысячных залах. Это была музыка людей, которые чувствовали гнет, она придавала им ощущение свободы.

В самой Литве в начале деятельности Ганелина эта музыка воспринималась как страшная подпольщина, что-то запретное: играют одно, а все понимали под этим совсем другое. Но я бы к диссидентству их творчество не относил. Ничего там направленно антипартийного не было! Была просто новая, свободная музыка.

Лучшее доказательство этому – книга Ефима Барбана (в свое время четвертый участник Трио Ганелина) "Черная музыка, белая свобода". Он позже стал Джеральдом Вудом на Би-би-си.

Эта музыка воспитала таких открытых и свободных людей, которые органично вошли в свободную Литву.

Владимир Чекасин (СССР), Кадзутоки Умэдзу (Япония) и Жжон Зорн (США) на фестивале джаза в Японии, 1989 год

Кстати, Трио Ганелина в период расцвета пригласили в оркестр Лундстрема. Это считалось высокой сценой. При этом, насколько я знаю, им предлагали приличные зарплаты и трехкомнатные квартиры в Москве. За то, чтобы там работать. И они отказались!

Почему, разве не было гнета в Литве? Был. Но иного рода. Мы здесь, кто играл джаз, больше страдали от высокомерия наших коллег по классике. Они-то как раз и выгоняли нас отовсюду. Если в России говорили "играешь джаз – Родину продашь", то в Литве эту музыку называли халтурой, а нас халтурщиками. Но никаких преследований не было. Мало того, когда я в 60-е годы ездил на разные джазовые фестивали, все расходы мне оплачивали. Причем комсомольцы! Потому что им задание было дано с молодежью работать, организовывать клубы. Финансовые возможности у них были. Единственное, когда я приносил свои заметки в тогдашнюю газету "Советская Литва" об этой деятельности, меня там просили не употреблять слово джаз: напишите как-нибудь иначе.

Со стороны властей не было давления на таких музыкантов, на них просто не обращали внимания.

А в Москве – почему они туда не поехали – обязаны были бы играть всю эстраду, всю тогдашнюю "попсню", советские песни. За право выступать на высокой сцене должны были заплатить свободой, своими взглядами. Отказались. Очень естественный для них, честный шаг.

– Цветы, которые были взращены музыкантами Трио, цветы свободолюбия, новаторства в музыке – по-вашему, плоды дали? Сейчас Литва на европейской, мировой джазовой карте что из себя представляет?

– Того ганелинского уровня высоты музыкального духа, его энергетики, мощи влияния на слушателя – сейчас в Литве нет. Он отражал тогдашнее ментальное состояние людей, состояние их душ, отражал и авангардные веяния в современной музыке вообще. Чего сейчас Литва достигла, так это европейского уровня собственно музицирования. Многие литовские музыканты, в том числе ученики Чекасина и Ганелина, играют на добротном уровне европейского и американского джаза. Очень культурный стал джаз, которого не было в советское время. Потому что музыкантами тогда не обменивались, все было закрыто, а если кто приезжал – нельзя было поаккомпанировать западным исполнителям: у нас были разные степени джазовой развитости. Теперь они сравнялись. Но, к сожалению, личностность, индивидуальность – главное в музыке, первый признак таланта – это сейчас, пожалуй, не проявляется.

– Музыка, талант – это поток энергии. Образно говоря, река. Когда берега жесткие, русло узкое – имеется в виду цензура, ограничения – поток энергии плотный, мощный. Если отменяем все запреты, то есть берега речки раздвигаем, границ для нее нет – она безбрежно и уже лениво разливается. Мощи былой нет, энергия на нуле.

– Под этим можно подписаться, но я бы не стал брать это в объяснение. Да просто время было такое! Чем взяло Трио? Умели нюхать время. Они запах времени прекрасно чуяли. И при запретах, и когда запретов никаких не было – их музыка был наполнена ароматом времени, этим ветром.

А сейчас?.. Назвать это безвременьем не решаюсь, я не философ, просто подбираю слово. У нас в Литве прекрасная школа, созданная Чекасиным. Вильнюсская джазовая школа основана на его представлениях. Они – все трое – были тогда голодные, жадные до свободного, до нового.

– Получается, мы слишком сытые?

– Возможно. Это укладывается в вашу логику.

– Если ее продолжить, можно мрачно пошутить: сделаем всех опять голодными, и родится чудный джаз..

– Не знаю. Я про это не хочу даже думать! Лучше про другое: почему музыку Ганелина, чекасинских квартетов, моего квинтета часто называли цирком? Чекасин играл на двух саксофонах. Одновременно! Ганелин – правой рукой на рояле, левой одновременно на гитаре. Тарасов – на барабанах и трубе. Вот, мол, циркачи! И в Америке была своя большая критическая волна против Трио. Их, кстати, там заставили играть американские стандарты. И это были шедевры!

Почему Чекасин играет на двух саксофонах? Потому что, когда второй добавляется к первому, звук расширяется безмерно. И он не хочет никому это отдавать.

…А что до циркачества? Знаете, цирк – это уважаемое, старейшее искусство. Гораздо древней, чем музыка, между прочим.

Лариса и Анна Чекасины

Дочери Владимира Чекасина – тоже музыканты. Младшая Анна – в Москве, много гастролирует, играет на скрипке, поет. Старшая Лариса – мама троих детей, живет в Германии, джазовая певица.

– Легко ли быть дочерьми такого исполнителя и педагога?

Лариса Чекасина: Я училась в музыкальной школе с ребятами, которые в Литве стали звездами. А тогда мы, дети, в оркестре, уже все понимали его логику. Казалось, что все просто: сейчас будет то и то.

Анна Чекасина: Из-за того, что с самого детства я слышала очень много музыки и у меня академический базис, – в общей музыкальной структуре мне с ним абсолютно комфортно.

– По-житейски он какой папа: строгий, мягкий?

Анна: Творческий! Детство вспоминается как постоянное музицирование. В нашем доме, когда папа приезжал с гастролей, играло все, и кастрюли тоже.

– Какой Владимир Николаевич дедушка?

Лариса: Внуки с ним могут делать все! Они его от любви просто терзают. Хотят всего и много. Потому что он приезжает редко.

Анна: Что касается Трио – это мэтры своего дела, эпоха.

Лариса: Когда я была маленькая, на концертах Трио не могла понять, как они знают, кому что играть? И сейчас – то же самое, не понимаю. Из ниоткуда что-то появляется, исчезает, затем так же появляется и опять исчезает.

– Эту тайну никто не открыл, кажется, они сами тоже. Сейчас, через столько лет, они вновь собрались в Вильнюсе из разных стран, был отличный концерт. И как выяснилось, вообще без репетиций!

Лариса: В Германии, на открытии Франкфуртской книжной ярмарки они играли, тоже слетевшись кто откуда. Немного поговорили перед началом и – вперед!

– Напрашивается вывод: это изначально единый музыкальный организм.

Лариса: Да, ничего похожего я не знаю. И еще такой силы воздействие их музыки на слушателей! Рождается колоссальное звуковое поле.

Анна: Люблю Литву и в фестивале в Ниде уже участвовала. Но то, что впервые мы с сестрой и папой наконец все трое на одной сцене – это большая радость.

Лариса: Я в Литве родилась и выросла, многих музыкантов с детства знаю. Такое приятно чувство, просто невыразимо!

– Россия, Литва, Германия – на какой земле, Владимир, лучше играется, чувствуется?

Владимир Чекасин: В первую очередь чувствую себя вильнюсцем. По работе приходилось уезжать надолго в другие места, было страшно. Без Литвы тяжело, просто физически тяжело. Когда возвращался, ходил – травку гладил…Образные ощущения от здешней природы: теплый, мягкий, приятный, зеленый пульсирующий шар.

– Вы пришли с репетиции с необычным маленьким черным чемоданчиком. Я попробовала – довольно тяжелый. Что там?

– Набор эффектов, чтобы изменять звуки.

– Насадки к саксофону?

– Нет, это для голоса. Блоки эффектов. Электроника.

– Это был большой музыкант Владимир Чекасин с маленьким таинственным черным чемоданчиком. Всего доброго!

– До свидания!