Владимир Абаринов:
Биографии писателей часто написаны елеем: Лев Толстой любил детей, любил музыку, любил живопись, любил архитектуру... Хармс написал пародию на такие тексты:
Лев Толстой очень любил играть на балалайке (и, конечно,
детей), но не умел. Бывало, пишет роман «Война и мир», а сам
думает: «Тень-дер-день-тер-тер-день-день-день». Или: «Брам-пам-
дам-дарарам-пам-пам».
Не знаю насчет архитектуры, но музыку граф не любил и не понимал. Я постеснялся сказать это в передаче о Толстом, но о Николае Гумилеве это сказали другие люди. Гумилев не просто не любил музыку — он ее не выносил, и на эту тему существует множество свидетельств.
Вот, например, искусствовед Эрих Голлербах:
Если не ошибаюсь, единственное, к чему он был совершенно равнодушен, это — музыка. Он ее не любил и не понимал, — не было "уха".
Художник Сергей Маковский:
Не раз говорил мне Николай Степанович не без гордости, что для него симфонический оркестр не больше, как "неприятный шум".
Поэт Бенедикт Лифшиц вспоминает о каком-то музыкальном вечере:
Гумилев, не переносивший никакой музыки, в особенности когда она принимала характер затяжного бедствия, застыл в страдальческом ожидании ужина.
Для Гумилева музыка, сочиненная композитором, была вторичным продуктом но отношению к музыке сфер, музыке стихий, музыке человеческих чувств, в которую он напряженно вслушивался. Об этом — ранний вариант его Канцоны первой из сборника «Костер». Она написана в феврале 1917 года.
Лучшая музыка в мире — нема!
Дерево, жилы ли бычьи
Выразят молнийный трепет ума,
Сердца причуды девичьи?
Краски и бледны и тусклы! Устал
Я от затей их бессчётных.
Ярче мой дух, чем трава иль металл,
Тело подводных животных!
Только любовь мне осталась, струной
Ангельской арфы взывая,
Душу пронзая, как тонкой иглой,
Синими светами рая.
Зато сам Гумилев сделался легкой добычей сочинителей жестоких романсов и прочей попсы. Кто только не пел на стихи Гумилева! От группы «Любэ» до Эдуарда Хиля, от Валерия Леонтьева до Александра Малинина. А главное — бесчисленное полчище безликих бардов. Одних «Жирафов» я насчитал 17 штук, но среди них нет ни одного, который не стыдно было бы вставить в эту передачу. Все это невыразимая пошлость.
Я честно прослушал всю антологию музыкальных произведений на стихи Гумилева. И выбрал несколько талантливых работ, которые, думаю, понравились бы автору. Начать нужно, конечно, с Александра Вертинского. Я не нашел никакой информации об отношении Гумилева к Вертинскому. Очень может быть, что Гумилев никогда не слышал Вертинского, хотя его друг Сергей Городецкий, который вместе с Гумилевым был вождем акмеистов, написал одну из первых рецензий на выступления Вертинского.
Вертинский взял две последние строфы из стихотворения сборника «Чужое небо» и назвал его «Китай». Это стихотворение отметил Блок: «хорошие стихи о том, как сердце стало китайской куклой». Но не в Китае, конечно, дело. Прочту начало.
Я верил, я думал, и свет мне блеснул наконец;
Создав, навсегда уступил меня року Создатель;
Я продан! Я больше не Божий! Ушел продавец,
И с явной насмешкой глядит на меня покупатель.
Летящей горою за мною несется Вчера,
А Завтра меня впереди ожидает, как бездна,
Иду… но когда-нибудь в Бездну сорвется Гора.
Я знаю, я знаю, дорога моя бесполезна.
И если я волей себе покоряю людей,
И если слетает ко мне по ночам вдохновенье,
И если я ведаю тайны — поэт, чародей,
Властитель вселенной — тем будет страшнее паденье...
Тему обреченности поэта, которую так остро чувствовали едва ли не все большие русские поэты, Гумилев выразил в стихотворении «Волшебная скрипка», посвященном Валерию Брюсову — он считал Брюсова своим учителем, а себя, вероятно, тем самым юным скрипачом, который, раз коснувшись смычком струн, не может и не смеет остановиться.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!
Валерий Брюсов
Эти стихи положены на музыку многими, но лучше всех, по-моему, это сделала Елена Камбурова.
Он и не выпускал из рук свою скрипку до самой смерти. Политику он презирал, революцию старался не замечать. Владислав Ходасевич вспоминает:
На святках 1920 года в Институте Истории Искусств устроили бал. Помню: в огромных промерзших залах зубовского особняка на Исаакиевской площади скудное освещение и морозный пар. В каминах чадят и тлеют сырые дрова. Весь литературный и художнический Петербург - налицо. Гремит музыка. Люди движутся в полумраке, теснясь к каминам. Боже мой, как одета эта толпа! Валенки, свитеры, потертые шубы, с которыми невозможно расстаться и в танцевальном зале. И вот, с подобающим опозданием, является Гумилев под руку с дамой, дрожащей от холода в черном платье с глубоким вырезом. Прямой и надменный, во фраке, Гумилев проходит по залам. Он дрогнет от холода, но величественно и любезно раскланивается направо и налево. Беседует со знакомыми в светском тоне. Он играет в бал. Весь вид его говорит: "Ничего не произошло. Революция? Не слыхал".
Гумилев был очень рациональным поэтом. Он считал поэзию ремеслом, говорил, что стихосложению можно научиться и повторял Кольриджа, который сказал, что поэзия — это «лучшие слова в лучшем порядке». Но в своих стихах он постоянно соприкасался с миром иррационального, потустороннего. Он называл «нецеломудренными» попытки познать непознаваемое. Вот его баллада в исполнении московской группы «Фауст». К сожалению, я не смог найти имени певицы, а музыку написал Сергей Кузнецов.
Пять коней подарил мне мой друг Люцифер
И одно золотое с рубином кольцо,
Чтобы мог я спускаться в глубины пещер
И увидел небес молодое лицо.
Еще одна замечательная цитата из Гумилева, его манифеста акмеистов: «Вся красота, все священное значение звезд в том, что они бесконечно далеки от земли и ни с какими успехами авиации не станут ближе». Этот космос есть, как мне кажется, в стихотворении «Сказочное».
Ярче золота вспыхнули дни,
И бежала Медведица-ночь.
Догони ее, князь, догони,
Зааркань и к седлу приторочь!
Хрестоматийное стихотворение – «Слово». Сегодня мы видим, что в нем есть предсказание цифровой революции:
А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот,
Потому, что все оттенки смысла
Умное число передает.
Мы привыкли читать эти стихи торжественно, будто с амвона. А я нашел совершенно неожиданное, хулиганское исполнение «Слова» — в стиле рок-н-ролла. Сложно сказать, как бы отнесся к такой интерпретации Николай Степанович, но он был человек ироничный, в том числе по отношению к самому себе. Музыка Валентина Дубовского, поет Александра Балакирева.
(Песня)
Закончим песней на стихи Гумилева «Еще не раз вы вспомните меня...». Это тот самый случай, когда легко сорваться в слезливость и пошлость. Но Людмила Гурченко — великая певица. С ней такого не бывает.
Далее в программе:
Театральный режиссёр Римас Туминас:
«Все мы вышли из российской театральной школы. Этим можно только гордиться. Это сильная школа. А Запад нас мало чему научит. Обещали нам очень много. С 1996 года мы стали, так сказать, европровинцией. Режиссёры и особенно актёры думали, что они выйдут на европейский рынок. Европа обманула их: никого не приняли. Не потому что они не интересны. Просто у Европы есть своё, и они не хотят пустить. А Россия сразу замечает нас и приглашает».
Римас Туминас
"Мои любимые пластинки" с харьковской поэтессой Ириной Евсой:
"Мама у меня закончила музыкальное училище. У неё 100% музыкальный слух. Такой же слух через поколение перешёл к моему сыну, но минуя меня. А петь мне хотелось. Поэтому недостаток слуха я восполняла голосом".