"Мы не хотим лаять". Политическое искусство группы "Рафани"

"Большая часть нашего общества жила при социализме. Абсолютное большинство этого большинства было лояльным режиму. Таким образом, за его многолетнюю сохранность и очевидную легитимность несет ответственность и оно. Мы (поколение, появившееся на свет в семидесятых и восьмидесятых) тоже жили при социализме, мы были детьми и молодыми людьми, мы участвовали в ритуалах как октябрята, пионеры или комсомольцы, поэтому и мы несем ответственность за поддержку коммунистического режима, величину которого мы не были способны в полной мере оценить. Сказать об этом и только лишь оправдываться тем, что детский возраст дает нам алиби, нам кажется слишком простым и в своей простоте искаженным".

Этот текст художники чешской арт-группы "Рафани" написали для серии выставок, посвященных их длящемуся несколько лет перформансу: члены группы вступили в Коммунистическую партию Чехии и Моравии и пытались понять, что она представляет собой после "бархатной революции". Серия была названа "Вступление и выход", а отдельные ее выставки-части назывались "Причина" и нумеровались. Члены арт-группы объясняют, почему им взбрело это в голову: "Художник, который хочет служить новому обществу, должен сам быть новым человеком".

С тех пор прошло уже более десяти лет. "Рафани" отказались от документации, закрыли свой сайт и теперь общаются в интернете только при помощи фотографий, которые выкладывают в блоге без каких-либо объяснений своих действий, лишь сопровождая латинскими фразами. Их последняя акция состоялась в День независимости Чехословакии, 28 октября: они выкорчевали несколько внушительных пограничных столбов на границе Чехии и Польши и перенесли их на несколько метров, таким образом изменив границы двух государств. В прошлом году они сделали то же самое.

Перформанс Similia est non idem

До этого был арт-проект о влиянии цифровой экономики: "Рафани" построили в одной из пражских галерей студию, украсив ее собственными скульптурами и картинами (в арт-группу входят несколько художников, объединяющихся только для совместных перформансов или интервенций, при этом каждый член группы занимается живописью, графикой и скульптурой отдельно от совместных акций), и стали предлагать ее для аренды на туристических сайтах. Не все туристы, оказавшись в окружении картонных стен, проявляли благосклонность, кто-то начинал препирательства из-за дополнительной кровати, игнорируя необычный интерьер и видеозаписи перформансов арт-группы, которые здесь показывали по телевизору.

Фрагмент интерьера квартиры, созданной в галерее, которую "Рафани" предлагали снять туристам

"Рафани" отмечают два десятилетия существования. Их совместные художественные акции чаще всего связаны с размышлениями на политические темы. В 2002 году во время акции "Демонстрация демократии" они сожгли черно-белую копию чешского флага и были задержаны полицией, а в 2001-м куратор галереи в городе Билина отказался инсталлировать их выставку "Чешский лес" о выселении немцев из Чехословакии после окончания Второй мировой войны. Во время выселения умерли, покончили с собой или были убиты почти 20 тысяч граждан Чехословакии немецкой национальности, а Билина находится на севере Чехии недалеко от границы с Германией, и до выселения две трети жителей города были немцами. После несостоявшейся выставки арт-группа организовала в Праге опрос: художники раздавали людям на улицах анкеты с вопросами об отношении к немцам, а результаты разослали СМИ.

В те годы "Рафани" использовали эмблему – медальон с изображением головы лающей собаки. Она означала не только художественную реакцию на травмы и табу общества, но и объясняла название арт-группы. Rafan в разговорном чешском – злой пес. Несколько лет назад эта эмблема превратилась в белую точку. Во время недавней выставки в Музее Кампа "Рафани" размышляли "О неизбежности", но не перестали анализировать политику и идеологию: устройство демократического общества они представили при помощи нескольких собранных в замкнутый прямоугольник столов. На горизонтальной поверхности были размещены объекты, которые раскрывают суть демократии. Зритель мог подойти к столам только с одной стороны, по другую сторону он видел свое отражение в зеркале. Художники считают, что это символизирует устройство демократического общества, в котором все несут ответственность за все и одновременно никто ни за что ответственности не несет.

Инсталляция "О неизбежности". На переднем плане стол, посвященный войне

– Мы изначально не занимались политическим искусством в том смысле, что не реагировали на текущую политику, поэтому мы заменили пса на абстрактную точку. Форма этой абстракции декларирует, что мы не хотим лаять, не хотим быть сторожевыми псами общества, – говорит Лудек Ратоуски, один из членов арт-группы. – Существует ли неполитическое искусство? Каждая картина – в какой-то степени политический акт, только он представляет собой разные аспекты жизни общества. Мы с самого начала декларировали, что наша деятельность в группе является политически ангажированной, но в какой-то момент мы поняли, что так можно закончить обычным активизмом. Нас интересует политика как область изучения. И последняя акция показывает, что есть масса возможностей демонстрировать неработающие фрагменты разных политических систем.

–​ Частью ваших выставок и перформансов всегда была обширная документация. Теперь ее нет, сайт не работает. Что это вам дало как художникам?

Иржи Франта: Мы избавились от текстов, чтобы окончательно уйти в абстрактную область. Точка означает циркуляцию внутри группы. За годы существования у нас было 14 членов, теперь нас осталось четверо, и мы стараемся даже не называть свои имена, а выступать только как группа.

Фрагмент инсталляции "О неизбежности"

Лудек Ратоуски: Это связано с художественным языком. Изначально мы исходили из принципа концептуального искусства, частью которого являются тексты. Мы поняли: что бы мы ни делали, все равно главное происходит в тексте, а все выдуманное нами вокруг этого превращается в кулису для демонстрации текста. Мы почувствовали, что это сковывает нас, ведь мы постоянно находимся в рамках понимания художественного произведения как жеста. И мы решили отказаться от этого и найти новую платформу. Но мы не смогли полностью перестать ассоциироваться с текстами. Мы стерли наши страницы, зачернили тексты к акциям везде, где можно, но мы продолжали использовать мобильные телефоны. И они тоже представляли форму документации: записи, фотографии. У нас не получилось все сделать идеально, но мы все же продолжили работать в этом направлении: приглашали на выставки только лично, раздавали белые листы бумаги, говоря о том, что это приглашение на выставку. Мы старались больше работать с языком образов, чтобы и без текста было понятно, о чем идет речь во время наших перформансов. Таким образом мы освоили реестр понятий, которые мы используем до сих пор. Это был удавшийся до определенной степени эксперимент. Сейчас мы снова вернулись к текстам, но перестали описывать. Это теперь скорее поэтические тексты. К этому мы и стремились.

Иржи Франта: Мы старались всегда идти против течения: все выставки были полны текстов – мы избавились от них; когда было много концептуального, мы старались перейти в плоскость образности; все вокруг были правыми – мы отправились к левым; все существуют в цифровом пространстве – мы оттуда ушли; и теперь никто не знает, существуем ли мы еще или уже распались.

–​ Ваш поход к левым действительно стал одной из самых запоминающихся акций. Почему вы решили стать членами КПЧ, не достаточно было просто изредка приходить на партийные собрания?

Лудек Ратоуски: Это было начало 2000-х. Тогда весь наш культурный фронт, скажем так, наши друзья, были подчеркнуто правыми, и нам захотелось в противовес этому узнать, что по этому поводу думают старые левые. После "бархатной революции" прошло 10 лет, Коммунистическая партия Чехии и Моравии выжила, тогда она создавала вокруг себя ореол демократической партии, и нам было интересно, есть ли у них что-то такое, что можно было бы назвать культурной идеологией, как это было раньше. Ведь они славились этим раньше, да и весь коммунизм был построен на культурном фронте, который стал частью появления нового человека. И мы решили вступить в эту партию и понять, есть ли у левых культурные амбиции. Мы, с одной стороны, хотели этим воспользоваться, а с другой – хотели помочь что-то создать. Тогда мы еще не догадывались, чем этот эксперимент закончится.

Иржи Франта: Тогда нам хотелось под этим влиянием ваять скульптуры. С одной стороны, мы как бы нарочно хотели попасть под вал критики, потому что тогда все вокруг были правыми. С другой стороны, мы понимали, что коммунистическая партия – это партия с длинной историей, и мы с этой историей хотели работать, с художественными артефактами, но не таким образом, чтобы просто критиковать коммунистов извне.

Членский билет одного из участников арт-группы

Лудек Ратоуски: Но все эти наши ожидания довольно быстро рассеялись. Мы посетили несколько встреч, где увидели, что якобы новый имидж – это немного игра, что расставания с прошлым не произошло, потому что там продолжали выступать товарищи, которые вспоминали о старых порядках и былых временах. Оказалось, что, по сути, это все та же основанная на тоталитаризме партия. И это привело нас к решению изучить тему коллаборационизма наших родителей с режимом. Не в том смысле, что мы бы собрали какие-то данные и информацию, а в том смысле, чтобы показать: вы соучаствовали и как такое вообще могло произойти? Мы это делали с позиции членов партии, какими мы тогда являлись, и это была своего рода подрывная деятельность. Мы понимали этот художественный проект не только как описание того, что собой представляют современные коммунисты, но и как диагноз обществу, потому что в 1989 году в нашей стране жили два миллиона действующих членов коммунистической партии. Для такого небольшого государства это огромная цифра, это действительно была массовая партия. То есть это все люди, которые являются соучастниками происходившего, хотя они и говорят, что они членами партии были лишь формально. Мы слышали об этом все наше детство: "я – не коммунист, я просто среди них, чтобы делать то, что я люблю и умею". Вот этим мы хотели инфицироваться так же, как и наши родители, но уже сейчас. На основании того опыта, который мы получили, тех разговоров, которые мы записали с членами партии, мы и сделали нашу выставку. Иными словами, от наших первоначальных планов ничего не осталось. А вместо них возникли три самостоятельных раздела, два из них мы назвали "Вступление в партию" и "Выход из партии": мы выставили свои членские билеты. А затем была выставка, которая называлась "Причина", вслед за которой мы пошли еще дальше и начали выдумывать политические термины для современного искусства. Так родилась вторая наша выставка, связанная с опытом членства в коммунистической партии, которая называлась "Политический боди-арт".

Давид Коржинек: Стратегия отождествления для нас довольно обычное явление, мы так поступали и когда делали проект в Airbnb. Таким образом мы убрали барьеры, создаваемые человеком и его опытом, что дает возможность создать законченное описание. Мы не играем роль, просто любая критика сопряжена с необходимостью исследовать объект критики, только после этого можно сформировать свое отношение.

Лудек Ратоуски: Название выставки – "Причина" мы позаимствовали у Томаса Бернхарда, у него есть новелла с таким же названием. В ней он описывает свое детство в католическом лицее, когда в период аншлюса Австрии со стены сняли крест, а на его место повесили портрет Гитлера. Потом, через семь лет, когда Германия капитулировала, Гитлера сняли, на стене остался отпечаток от висевшего там креста, но возвращенный на место крест потом остался в рамке, которую на стене оставил портрет Гитлера. Это метафора прошлого, которая нам очень понравилась, потому что у нас есть ощущение, что тень прошлого невозможно взять и стереть, общество продолжает нести ее в себе.

–​ Когда вы задумывали эту акцию, вы планировали работать с коммунистическими артефактами, удалось ли вам эту идею реализовать, нашли ли вы то, что искали?

Лудек Ратоуски: Нет. По сути, коммунисты искали возможность для выживания и мимикрировали под демократические сообщества, назовем их так, но при этом они сохраняли реликты прошлого, у них в кабинетах стоял Ленин, Юлиус Фучик – мы участвовали в работе ячейки, которая сохраняла память о нем, там были свернутые в рулоны гобелены – Маркс, Энгельс, Ленин. Сталина там, к счастью, не было. Мы в шутку предложили им, что поможем украсить ячейку, и сделали монументальную голову Маркса, навеянную кубизмом хемницкого памятника. Мы ее изваяли из динамических фрагментов, но в КПЧ тогда испугались, дескать, товарищи этого не поймут. Но потом согласились оставить ее у себя.

Иржи Франта: Я помню, мы были немного растеряны из-за того, что там ничего в этом смысле не происходило. Мы раздавали анкету, в которой спрашивали об искусстве, но реакция была нулевая. Поэтому на выставке мы выставили документацию за длинной шторой, чтобы показать, как коммунисты думают о прошлом, что это ностальгия, и все это считывалось в том числе с записей интервью, которые мы там делали.

Лудек Ратоуски: Еще был важный момент, который произвел на нас большое впечатление. Помимо идеологически верных, я бы даже сказал, энтузиастов, людей, которые были по сути верующими коммунистами, помимо аппаратчиков, которые не были довольны передачей власти, там был пан Янда, бывший высокопоставленный сотрудник госбезопасности, который, когда мы вступали в партию, спросил, кто нас проверял. В общем, ощущение, что мы под колпаком, у нас там было все время.

– А они знали, кто вы?

Лудек Ратоуски: Мы сказали, что мы – студенты художественной академии, а когда они приглашали нас высказаться, то у Иржи всегда была наготове фраза: "Тут как-то забыли о слове "рабочий!", и они тут же все собирались, потому что действительно они не думали ни о каких рабочих, а их занимала только ностальгия по былым временам. Вести дискуссию в какой-то другой форме там было невозможно, потому что это не была левая риторика, это была устаревшая идеология.

Иржи Франта: Проблемы у нас начались, потому что параллельно с этим проектом мы занимались другими. И один из них попал в СМИ, это акция "Демонстрация демократии", когда мы сожгли чешский флаг на Вацлавской площади. Об этом узнали как члены нашей ячейки, так и ее председатель, они начали разбираться, почему мы это сделали, говорили, что это очень радикально. Но в целом им этот акт понравился, они считали, что наконец-то пришли люди, которые показали себя как по-настоящему радикальные коммунисты.

– ​Саркастический смысл этой акции тогда не прочитывался, потому что на нее наложилось, и об этом тогда много писали, что в то время вы были членами КПЧ. А ваша выставка о коммунистах состоялась по окончании членства в партии, то есть через год.

Иржи Франта: Мы планировали "Демонстрацию демократии" как отдельный акт, но мы не ожидали такой реакции со стороны СМИ. Мы рассчитывали, что зритель будет смотреть на нас как на пришельцев-скинхедов. Мы не говорили ни "да", ни "нет", стремились вызвать у людей реакцию, потому что в то время поставленные нами вопросы никто не обсуждал, все были однозначно правыми, но вопросы, которые мы хотели задавать в рамках демократии и ее функционирования, появлялись не только у нас. Мы хотели обратить внимание на эту двойственность.

Демонстрация демократии

Лудек Ратоуски: В сожжении флага было два смысловых уровня. С одной стороны, что означает символ, а с другой, художественная плоскость, потому что у художника Иржи Давида есть работа "Серый флаг" – это серый флаг Чехословакии. Это была акция, полная сомнений.

Давид Коржинек: Тут еще вопрос отношений, потому что человек с детства воспитывается в мысли о том, что существует какое-то представительство: народ представляет государство, государство – символы. По сути, флаг – это визуальный код, за которым стоит история, которую человек мало осознает, но когда он берет этот символ и сжигает его, даже не конкретно флаг, а черно-белую версию этого флага, можно понять суть, действительно ли у этого символа есть ценность либо ее нет.

–​ Эту ценность определили полицейские, которые неожиданно закончили вашу акцию. Вы вряд ли планировали, что так произойдет.

Лудек Ратоуски: Да, мы не ожидали. Этот перформанс был заявлен как демонстрация, а в таких случаях всегда присутствует полиция. Полицейские предупредили нас, что если мы разожжем огонь – нас арестуют. Каждый из нас сделал свое дело: мы зажгли флаг, а они выполнили свою работу. После этого нам просто запретили проводить перформансы в первом обводе Праги, потому что это была третья наша акция ("Рафани" в то время закрасили пражскую Стену Леннона –​ аналог московской Стены Цоя). Этим все и закончилось.

–​ То есть вас не задержали за то, что вы сжигаете государственный символ?

Давид Коржинек: Нет, флаг был черно-белым, и оказалось, что его так и воспринимали, как имитацию. Но мы, конечно, задумывали, что будем испытывать демократию, хотя у нас есть более выразительные акции, которые показывают это. Например, нам на год одобрили заявку на ежедневную демонстрацию у памятника Святому Вацлаву на Вацлавской площади, где обычно проходят самые крупные протесты. Мы превратили это место в аполитическое пространство. В это время там произошла стихийная демонстрация против полицейского разгона фестиваля техно-музыки, и ее участники на нас напали. Это было очень странно, но показывало, что в любом обществе, демократическом или нет, люди не знают, где заканчивается их свобода и начинается свобода другого.

Лудек Ратоуски: Да, это был довольно интересный опыт, достаточно вспомнить несоразмерность сил, ведь нас было всего несколько человек против огромной толпы людей, которым мы объясняли, что протестуем за "ничто", но все пространство вверху площади – наше. Думаю, слово "ничто" влияет на любого как красная тряпка. Когда человек не работает, говорят, что он ничто, а когда вы декларируете право на ничто – становитесь аутсайдером. Те люди, которые пришли тогда на площадь, отстаивая демократические права, не были готовы принять такое же демократическое право другого человека.