Он вышел из дома в тапочках. Воспоминания о Данииле Хармсе

В издательстве “Вита Нова” вышла книга “Даниил Хармс глазами современников: воспоминания, дневники, письма”.

о Данииле Хармсе в программе "Культурный дневник"

Создатели книги определяют ее как путеводитель по жизни и творчеству Даниила Хармса, без которого невозможно представить не только ленинградский литературный авангард 1920–1930-х годов, но и современную литературу – и детскую, и взрослую, и даже современный театр. При любой ревизии, любой переоценке литературных достижений ХХ века эта фигура не только не теряет в весе, но как будто становится все более притягательной и загадочной. Может быть, дело в самой природе абсурда, чьи гладкие белые корешки щекочут самую суть бытия – где-то с исподу, с изнанки, так что пространство расслаивается, а время накреняется, искривляя привычный пейзаж.

Такое впечатление, что к чему бы ни прикасался этот нелепый человек, странно одетый и непросто изъясняющийся, все сразу же становилось частью его мира, сотворяемого на глазах. Длинные пальцы фокусника, бриджи, трубка, тщательно разыгранные чудачества, демонстративное выпадение из текста, предлагаемого временем, в свой собственный текст, свой собственный мир, организованный по другим правилам, – вроде бы все это нам известно, но, когда за процессом следят друзья, коллеги, современники, он наполняется новой жизнью и новым смыслом.

Книга – настоящий кирпич: 560 страниц, 400 фотографий, почти 60 авторов, более 80 текстов, многие из которых публикуются впервые – воспоминания родных, друзей и знакомых Хармса, фрагменты переписки и дневников разных лет, постраничный историко-литературный комментарий и аннотированные указатели. Но, нырнув в этот кирпич, вынырнуть невозможно – тексты затягивают, как воронка. Книга вышла под редакцией филолога Валерия Сажина и одного из редакторов издательства “Вита Нова” Алексея Дмитренко. По словам Валерия Сажина, они работали над книгой 9 лет.

– Писать о нем начали после его реабилитации – но иронически, язвительно, потом стали позволять себе что-то поощрительное, покровительственное, а дальше уже стали писать радостно и подробно. Думаю, читателю будет интересно самому сопоставить эти тексты, проследить изменение интонации. О Хармсе складывались легенды – их тоже интересно сравнить. Вот, например, прекрасный писатель Леонид Пантелеев был убежден, что при последнем аресте осенью 1941 года Хармс вышел в тапочках из дома, тут-то его и подхватила машина НКВД и увезла в Большой дом, который тогда уже существовал. Но потом мы посмотрели, и оказалось, что в тот день Хармс вышел, нагруженный двумя десятками разнообразных вещей: там были стопка, цепочка и другие серебряные вещи, там были автографы его любимейшего писателя Введенского – вряд ли человек с таким грузом вышел из дома в тапочках. Потом мы этим занимались и поняли, что если по Надеждинской улице (теперь улица Маяковского) дойти до Невского, на той стороне был комиссионный магазин, который Хармс еще с 30-х годов посещал систематически, в Пушкинском доме даже лежит подборка его текстиков для Ленскупторга. Кстати, уже в перестройку, когда можно стало писать и о религиозности Хармса, Пантелеев написал о нем замечательный текст – о том, как они с ним обменялись Евангелиями. Так что даже в воспоминаниях одного человека, разделенных временем, Хармс предстает по-разному. Другая легенда пошла от художницы Алисы Порет: в свое время она написала обширные воспоминания о Хармсе, в которых говорится, что Хармс умер в тюрьме от голода. Да, он умер в тюремной больнице, но кто мог засвидетельствовать, что он умер от голода? Она ссылается на одного из своих прежних мужей, якобы видевшего Хармса в тюрьме, хотя мы знаем, что если кого-то ведут по тюремному коридору, и навстречу ведут другого заключенного, то одного из них отворачивают лицом к стене.

Валерий Сажин

– Валерий, но ведь Хармс умер в феврале 1942 года, это время называют смертным – вряд ли заключенных кормили лучше остальных ленинградцев… От чего же еще умереть в эту пору?

– Да, ответ вроде напрашивается, но подтверждения все равно нет. Конечно, эта книжка про Хармса – но и про людей, которые о нем вспоминали.

– Вы работали над книгой 9 лет – случились какие-то открытия? Портрет Хармса для вас в чем-то поменялся?

– Пожалуй, нет. А насчет открытий – да, прочитав все детские газеты и журналы 30-х годов, мы обнаружили некоторое количество новых текстов Хармса. Он не столько переводил, сколько пересказывал иностранных авторов, так вот, мы нашли его пересказ Марка Твена. А еще – большой комплекс юмористических текстов – приключения пионера. Но облик Хармса действительно проясняется благодаря массе мелких подробностей, которые только и делают человека. Мы постарались сделать эту книгу удобной и для исследователя, и для читателя, составив для нее несколько указателей. Это и подробный указатель имен – там названы все, кто мог общаться с Хармсом в тот или иной период, вплоть до адресов. Это и структурированный указатель сюжетов – от того, какую одежду носил Хармс, до его суждений о войне, и указатель его произведений. Сюжеты самые разные – например, выступления Хармса. Казалось бы, его преследовали и гнобили – да, но была и другая сторона, он не был запретным писателем, он много выступал и был очень популярен. Есть рассказ о знаменитом выступлении объединения ОБЭРИУ “Три левых часа” в январе 1928 года в Доме печати. Хармс вообще обожал себя презентовать, и тут он выезжал на сцену на шкафу и оттуда читал стихи, потом читали Заболоцкий и Введенский, во втором отделении была пьеса Хармса “Елизавета Бам”, в третьем – весьма нестандартный фильм “Мясорубка” Минца и Разумовского. Это было единственное столь мощное выступление ОБЭРИУ, но прогремело оно сильно. Потом творческие объединения запретили, поднялась ругань на формалиста Хармса, но они продолжали считать себя обэриутами – правда, только в личном общении. Хармс странно одевался, его называют инфантильным – да, возможно, отчасти это и так, он играл, как ребенок, а игровое поведение входит в понятие инфантильности. Есть такие дети, которые хотят привлечь к себе внимание – возможно, от обделенности вниманием, и они его привлекают – экстравагантной одеждой, цветом волос, поведением. Хармс вел себя так всю жизнь. Вот, например, когда ему было 20 лет, он залез на дерево, начал оттуда вещать и просил, чтобы его приятель записывал, что говорят люди. Художница Алиса Порет вспоминает множество таких игр и чудачеств. В ходу была, например, такая игра: один завязывает другому глаза и ведет куда-то. Одни раз Хармс привел и поставил ее между двух движущихся трамваев, другой раз – в цирк, на бокс, который она ненавидела. При всем том он был православным верующим человеком, шло это от папы Ивана Павловича Ювачева, религиозного писателя, дома были иконы, папа учил Даню молиться, мама писала папе отчеты, как Даня молится, немецкая библия была у него в 14 лет, у него есть целая серия стихотворных молитв, он регулярно посещал храм, был мистически настроен. В книгу вошла значительная часть дневников отца Хармса, там масса сведений о том, как протекала жизнь Хармса в 30-е годы, в том числе со второй женой Мариной Малич, об отношениях с сестрой Елизаветой. Иван Павлович был тоже с очень тяжелым характером, после смерти жены он чувствовал себя заброшенным, и, хотя они жили в одной квартире, ему было важно, когда Даня его посетил, сказал что-то доброе, принес вина – то есть проявил уважение. Ивана Павловича очень трогало, когда Даня к нему заходил, а иногда даже вел беседы на религиозные темы. Ну, а сам Хармс был связан с Детгизом, к нему приходили люди оттуда. Нам удалось найти очень интересный диск с записями сотрудницы Детгиза Гольдиной, которая прекрасно пела песни из репертуара разных народов, этот диск прикладывается к 100 экземплярам нашей книги.

– Жизнь Хармса закончилась трагически – есть какие-то свидетельства, связанные с его гибелью?

– Очень трогательны письма его мамы к папе, которые все время был в разъездах: как ведет себя Даня, в какие игрушки играет, как он шалит, как он облил себя духами и потом очень страдал. Очень интересны воспоминания школьных друзей Хармса, но самое сильное впечатление производит переписка, которая возникла после ареста Хармса между его женой Мариной Малич, Липавской, Друскиным и другими его друзьями и знакомыми. Хармс пропал, и все тревожились: где он? Эта переписка шла в 1941-м, 1942-м – и продолжалась дальше. Даже когда Марина 4 февраля принесла ему передачу – маленький кусочек хлеба, и ей его вернули, сказав, что он умер 2 февраля, у них все равно теплилась надежда – может быть, человек не пропал. В это верили до конца войны.

Форзац книги “Даниил Хармс глазами современников: воспоминания, дневники, письма”

Главный редактор издательства “Вита Нова”, тоже составитель книги “Даниил Хармс глазами современников…” и соавтор комментариев к ней, Алексей Дмитренко говорит, что они с Валерием Сажиным хотели собрать все свидетельства современников о жизни Хармса, которые не были собраны.

– Александр Введенский говорил, что Хармс не создает искусство – он сам есть искусство. За пределами нашей книги осталось немного: книга воспоминаний Марины Малич “Мой муж Даниил Хармc”, дневники Якова Друскина, ближайшего друга Хармса, и книга “Вот такой Хармс! Взгляд современников” – интервью, взятые Владимиром Глоцером. Это практически полное собрание свидетельств современников о Хармсе. Мы свою книжку собирали по крупицам, у нас даже был такой составительский азарт. Например, мы нашли воспоминания соучеников Хармса, опубликованные в газете “Вперед” в Пушкине в 1980 году. Или уникальные воспоминания одной из приятельниц Хармса Марии Конисской, опубликованные в московской “Общей газете” в 1995 году и больше нигде. Многие воспоминания мы вообще впервые воспроизвели по рукописям. Мы все это собрали и снабдили большим комментарием, который составляет треть книги. Особое место занимают письма вдовы Хармса Марины Малич к разным людям – о смерти Хармса. Это уникальные документы – не воспоминания через 40 лет, а синхронный срез личной истории, всех их объединившей. Это вот сейчас случилось, и она пишет своей подруге. Таких документов первостепенной важности мы опубликовали довольно много. Один эпизод меня потряс: она вспоминает о начале блокады Ленинграда, когда всех трудоспособных женщин отправляли на рытье окопов. Она пишет, что была так истощена, что едва могла выйти из дома. И Даниил Хармс очень долго молился, а потом ей сказал: ты пойдешь на сборный пункт, и чтобы избежать неминуемой смерти, которой ты боишься, ты должна повторять два слова – “красный платок”, они тебя спасут не только сейчас, но и потом. Она так и сделала, и ее одну из всех женщин не взяли рыть окопы. Сын Марины Малич от второго брака не знает русского языка, я его попросил прислать мне фотографию могилы своей матери, которая умерла в 2002 году в городе Athens, штат Джорджия. И когда я увидел фотографию надгробия, я был потрясен – на нем выбиты слова “красный платок”, латинскими буквами. Сын не знал, в чем дело, он просто выполнил просьбу матери. Воспоминания мы собирали, относящиеся ко времени с конца 1960-х до 2010-х годов – почти за полвека, и мы столкнулись с тем, что разные люди в разное время воспринимали одни и те же события по-разному, эта полифония очень важна. Даже взгляд одного и того же человека меняется со временем. Например, обэриут Игорь Бахтерев в 1984 году писал: мы никогда не хотели покидать Россию, хотели жить в СССР, а в 90-е годы в воспоминаниях о Хармсе он вдруг пишет: мы в то время хотели уехать, даже планы строили. И оптика восприятия произведений самого Хармса совершенно разная: в советское время мемуаристы писали, что у Хармса самое главное – это произведения для детей, а в 90-е, на фоне публикаторского бума все вдруг стали писать, что его детские стихи – это такой побочный продукт. Изменение этой оптики по нашей книге можно проследить. Но когда меня один журналист спросил, можно ли считать, что наша книга завершает исследование жизни и творчества Хармса, я ему ответил, что оно только начинается.

Марина Махортова

В презентации книги, прошедшей в Музее Анны Ахматовой, приняла участие внучатая племянница Даниила Хармса Марина Махортова, которая занимается историей семьи, знает о Хармсе по рассказам своего отца, прожившего с ним в одной квартире с 1931 по 1941 год.

– В детстве я не была особенно близка с отцом, хорошее настроение у него бывало нечасто (это все наследственное, фамильное), но когда бывало, он иногда рассказывал мне между делом о своем детстве. Так однажды рассказал про своего деда, народовольца, который сидел в Петропавловской крепости. Он и в Шлиссельбурге сидел, там страшная тюрьма, и вместо того, чтобы сойти с ума, он пришел к Богу. Дед Владимир Иосифович, наверное, был самым любимым человеком в жизни отца, а потом я узнала, что у папы был не только такой удивительный дедушка, но еще и очень интересный дядюшка. Родные помнили его, иногда я слышала: что ты сидишь и трясешь ногой, как Даня? Я поняла, что папа в детстве был под большим впечатлением от него: они жили в одной квартире на Надеждинской (сейчас это улица Маяковского), эту квартиру дали деду как бывшему народовольцу, пострадавшему при царском режиме, правда, в 30-е годы в нее подселили еще жильцов. Папа там родился. Как любопытный ребенок, он стремился к дяде в комнату, а родители его не пускали, чтобы он набрался чего-нибудь нехорошего. Не заметить дядю было невозможно. Он мог, например, сесть в прихожей, заставленной книгами, очертить вокруг себя меловой круг и медитировать – и интересоваться у Владимира Иосифовича (который был мужем сестры Хармса Елизаветы), как он к этому относится. Никто не называл Хармса Даниил Иванович – все его звали и зовут Даня. Самое интересное было, когда к нему приходили гости: они играли на фисгармонии и пели, у Дани был красивый голос, папа потом повторял мне, какие арии они пели. По словам папы, в комнате Дани была одно запретное место – стена, заклеенная розовой бумагой и разрисованная неприличными картинками. Насколько я поняла, это были шаржи на его друзей – друзья играли на разных музыкальных инструментах в виде частей тела. Ну, и была там вещь, много где описанная, – самодельный разрисованный картонный абажур с надписью “Дом для уничтожения детей”. Тут сразу возникает тема нелюбви Хармса к детям, но я считаю, что тут еще надо разбираться, почему он так упорно говорил о нелюбви к детям.

Даниил Хармс и его сестра Елизавета (на фото)

– А что еще папа рассказывал?

– Что у Дани катастрофически не держались деньги. И когда они совсем кончались, а обращаться к отцу было неловко, он обзванивал друзей и приглашал их на день рождения – день рождения мог случиться в любое время. Комнату свою он запирал, а сам смотрел из окна: если человек что-то нес, он был дома, если ничего не нес, его дома не было. Один раз они устроили обед в кукольной посуде: все было, но всего было так мало! Попоек, папа говорит, никогда не было – иногда появлялись маленькие оплетенные бутылочки пива, если папа заходил, его угощали маленькими огурчиками-корнишонами, что осуждалось: ребенок должен есть манную кашу. Папа говорил, что из него всегда старались сделать “гогочку”, а он сопротивлялся и однажды даже погубил пианино, вылив туда – совершенно случайно – две бутылки клея. Папу поражало, что у Хармса было много-много трубок, самых разных, маленьких, больших, коротеньких, длинных. И он как-то незаметно вытаскивал их из кармана – вроде он сейчас с одной трубкой был, и вот у него уже другая. В одну из этих трубок был вставлен милицейский свисток. Когда он выходил на улицу, мальчишки вились за ним хвостом – он же одевался очень странно, и милиционеры подходили, документы спрашивали – типичный шпион. Но когда он начинал свистеть в свою трубку, детвора разбегалась – ему это очень нравилось.

– Марина, а вам нравится эта книга о Хармсе?

– Да, очень. Она сразу же привлекает – начиная с обложки. Даже форзац замечательный – старинная гравюра, разрисованная Хармсом и Алисой Порет цветными карандашами. Чего тут только нет – всякие фигурки – вот Хармс по холму карабкается, а вот он же, кажется, едет на лошади, ноги по земле скребут, рыбы всякие и каракатицы, дамочки на лошадях, какая-то помесь аэроплана и стрекозы, большая собачка, которая перекусывает маленькую, воздушный шар, похожий на глобус. Алиса Порет, кстати, чудесные воспоминания оставила.

Собрание воспоминаний и писем друзей, возлюбленных, родных Хармса представляется Марине Махортовой настоящим путешествием по его жизни. И еще она вспоминает, что ее отец рассказывал ей о Хармсе только смешное и занятное, но никогда не говорил о его смерти – как будто ее вообще не было. Когда-то, в 2012 году, в галерее “Борей” была пронзительная выставка художника Григория Кацнельсона “Гор. Город. Блокада”, и хотя главным ее героем был ленинградский писатель Геннадий Гор, но один объект был посвящен Хармсу: его фигурка на велосипеде парила над деревянными кубиками города. И сердце сжималось – да-да, вот так Хармс улетает – от блокады, от тюрьмы, от голодной смерти: хотя бы здесь. Глядя на эту книгу, можно представить, что он улетел сюда.