Стежки блестящих парадоксов. Жизнь и поэзия Федора Сологуба

Сологуб Ф. Полное собрание стихотворений и поэм в трех томах. Т. 3. Стихотворения и поэмы. 1914–1927 / Составление, вступ. статья, комментарии, подбор иллюстраций М. М. Павловой. – СПб.: Наука, 2020. – (Литературные памятники).

Здесь солнце светит безучастное
На добрых так же, как и злых,
И то же солнце смотрит ясное
И на тебя, и на других.
Изведай пропасти глубокие,
И не засмейся, не заплачь.
Смотри, как веселы жестокие,
Как розу нюхает палач,
И как над жертвой бесполезною
Шумит, качается трава,
И как скользят над мрачной бездною
Твои бесследные слова.

Стихотворение это Федор Сологуб написал 3 июля 1922 года, в очень мрачную пору своей жизни. Не прошло двух месяцев со дня похорон жены поэта – Анастасии Чеботаревской. Трагическую историю сам поэт изложил в письме Мережковским, покинувшим Россию: Вы, конечно, знаете о моей утрате. 23 сентября Анастасия Николаевна, заболевшая незадолго до того психастениею, ушла вечером из дому и бросилась в реку Ждановку. Слышали случайные прохожие ее последние слова: "Господи, прости мне". Пытались спасти ее и не могли. Водолаз не нашел тела. 2 мая оно всплыло. 5 мая мы похоронили ее на Смоленском кладбище. – Хочу написать Вам, как мне тяжело, и ничего не могу. Она отдала мне свою душу, и мою унесла с собою. Но как ни тяжело мне, я теперь знаю, что смерти нет. И она, любимая, со мною (9 мая 1922). Тело несчастной женщины, вмерзшее в льдину, первым увидел, по странному совпадению, сосед Сологуба – художник Вениамин Белкин.

Объявление Федора Сологуба о похоронах Анастасии Чеботаревской. 5 мая 1922.

Гибель Анастасии была не единственной утратой поэта. В революционной разрухе погиб вполне налаженный быт Сологуба, а советская власть неуклонно отнимала творческую и житейскую независимость. Изрядно пошатнулось здоровье поэта, разменявшего седьмой десяток. Впрочем, эти печальные обстоятельства не слишком отражались на творческой активности Сологуба. Сам он говорил П. Медведеву, что писать по-настоящему литераторы начинают с 50–60 лет.

В последние десять лет жизни Сологуб написал более 500 стихотворений. Меньшая их часть была издана в авторских сборниках: "Фимиамы", "Одна любовь", "Небо голубое" и "Соборный благовест" (все в 1921), "Чародейная чаша", "Свирель. Русские бержеретты" и "Костер дорожный" (в 1922), "Великий благовест" (1923). Нередко обстоятельства сочинения стихов находились в парадоксальной связи с окружающим миром: "Свирель" вся написана, чтобы позабавить Ан. Ник. Голодные были дни. Заминка с пайком. Ходил на Сенную, на последние гроши, на размененные по секрету от нее германские марки купить что-нибудь вкусное. И по дороге сложил не одну бержеретту. Большинство же поэтических текстов опубликовали исследователи значительно позже, а несколько десятков стихотворений печатаются в данном издании впервые. Настоящий том завершает полное и научное издание поэзии Федора Сологуба, превосходно подготовленное Маргаритой Павловой, крупнейшим специалистом по жизни и творчеству поэта. Пожалуй, сбывается предсказание В. Ходасевича, написавшего в рецензии на "Очарования земли": Когда настанет пора подвести общие и окончательные итоги литературной деятельности Сологуба, критике придется обратить главное внимание именно на стихи его, а не на прозу.

Следует сказать несколько слов о литературной репутации Сологуба в 1910–1920-е годы. В 1906-м он жаловался Михаилу Кузмину на отсутствие у него имени, что он – как тень, мелькнувшая на стене. В середине 1910-х гг. Сологуб считался крупнейшим поэтом наравне с Блоком. Творческий диалог между ними продолжался и за гранью жизни и смерти: Блок был гениальный поэт. Его поэзия, когда поразмышляешь, – сладчайший яд. Весь он направлен к смерти. Опустошенная душа, опустошенный гений. Когда я бываю на Смоленском, я захожу на могилу Блока. Приду, сяду на скамеечку, закурю папироску и всегда читаю А. А. его "Клеопатру". Мне кажется, что он слушает и понимает меня. Поэзия Блока стимулирует душу. Без этого яда нельзя обойтись. Но опытный доктор дает его в умеренных дозах. Лично Блок был пленителен. Вспоминаю его в ранние годы. Поразительная тевтонская красота. Аполлон. Но лицо – мертвая маска (запись П. Медведева, 8 августа 1925). В 1917 г. вышла антология "88 современных стихотворений, избранных З. Н. Гиппиус", в которой среди 26 авторов первенство по количеству было за Сологубом (11 стихотворений), следом – А. Блок (9) и Андрей Белый (7).

Рукописный сборник Федора Сологуба. 1920 год

Путь Сологуба на вершину русского поэтического Олимпа не был гладкой торной дорогой. Вырос Федор в относительной бедности, наполовину сиротой. Кузьма Афанасьевич Тетерников простудился и умер, когда сыну было четыре года; был он изящным человеком необыкновенно мягкого, доброго характера. Среди родственников немало было пьяниц, развратников и драчунов. Мать воспитывала Федора в большой строгости. Сологуб относился к мемуарам, биографиям, дневникам и т. п. достаточно отрицательно, содержал свой архив в идеальном порядке (об этом писал душеприказчик Иванов-Разумник), многое уничтожил. Известны его слова в передаче К. Чуковского: В жизни каждого человека бывают такие моменты, которые, будучи изложены в биографии, кажутся фантастическими, лживыми. Биографии писать я не стану, т. к. лучше всего умереть без биографии. Есть у меня кое-какие дневники, но, когда я почувствую, что приближаются минуты смерти, я прикажу уничтожить их. Я затем и хочу прожить 120 лет, чтобы пережить всех современников, которые могли бы написать обо мне воспоминания (дневник, 27 ноября 1923).

Некоторые материалы сохранились. Вот, к примеру, автохарактеристика Сологуба-подростка: 15 лет. Религиозность. Сознание падения. Наклонность к мечте и фантастическому. Застенчивость. Боязнь людей. Любовь к природе. Рано развитая рефлексия. Сладострастие и чувственность. Мрачное мировоззрение. Стремление подчинить чужих мне и несамостоятельность и упрямство. Самоуверенность. Мнительность. Смешливость. Доверчивость. Гордость и переходы к униженности. Боязнь насмешек. Неудовлетворенность. Равнодушие к жизни, холодность. Трусость – темноты, покойников и пр. Нерешительность, слабость характера.

В воспоминаниях И. Попова содержится выразительный портрет Сологуба – студента СПб Учительского института: Красивый, голубоглазый блондин, застенчивый и часто краснеющий. Федя Тетерников, как мы его знали, был хорошим товарищем; общественными и политическими вопросами он мало интересовался. Любил он сладости, над чем мы не раз подшучивали. Ни вина, ни пива не пил, рестораны и портерные не посещал.

Долгие годы Сологуб работал в системе народного образования, сначала преподавателем, потом – инспектором. Преподавание в городских училищах в Крестцах, Великих Луках, Вытегре сопровождалось регулярными конфликтами с начальством. Причиной чаще всего была порядочность, принципиальность поэта. Например, в день коронации императора он отказался петь с учениками "Боже, царя храни" перед домом почетного смотрителя; выбрал для награждения учеников книги "слишком светского направления"; отказался дать ложные показания, которые позволили бы оправдать в угоду директору учителя, обвиненного в изнасиловании девочки; не подписал сфабрикованные акты и постановления педагогического совета; писал на директора жалобы за растрату казенных средств и проч. По воспоминаниям, к Сологубу часто и с удовольствием приходили ученики: обсуждали сочинения, играли в шахматы и т. д.

Стихи и прозу Сологуба стали публиковать с 1893 года, а большую и несколько скандальную известность он приобрел, конечно, после появления в печати "Мелкого беса". Читатели и критики нередко говорили о том, что Передонов – это отражение автора в зеркале, сам Сологуб настаивал: во всяком русском человеке спрятан Передонов. Важные слова о своем популярном сочинении написал он в статье на смерть Чехова "После катастрофы": Опасение человека в футляре, – "как бы чего не вышло", – не чуждо каждому из нас. И мы боимся, – врагов, да и друзей, чужих и своих, силы и власти, ума и безумия, правды и клеветы, смерти и жизни. Не умеем быть смелыми, не смеем хотеть, стыдимся самих себя и робко прячемся в раковины обычного строя жизни, тупой, ленивой, вялой. И когда бледная смерть внезапно станет перед нами, мы забываем всю нашу культурность и звереем.

Федор Сологуб, 1920-е гг.

Известности роману прибавляли переиздания и инсценировки, некоторые сопровождались драматическими происшествиями. Лидия Рындина, игравшая Дарью Рутилову, писала в ноябре 1909 г. о киевской постановке Анастасии Чеботаревской: Должен был идти еще – но Будкевич перерезала себе вены – в ванне. Случайно к ней зашел один артист и узнал, что она в 8 часов пошла в анну (а это было в 10), встревожился – стали к ней стучать; ответа не было – выломали дверь – ванна, полная крови, - она без чувств, без пульса, привезли в больницу. Если бы это был мужчина, он бы был мертв, но женщины привыкли к потерям крови – ей что-то впрыскивают, лежит поправляется, голова свежая – веселая, говорит, не от горя, жить скучно, не стоит – все равно покончу.

Автор продолжал работать над своим сочинением. За три месяца до смерти Сологуб писал В. Вересаеву о новой редакции "Мелкого беса": Роман будет представлен с прослойками из детства, отрочества и юности Передонова и из его будущей судьбы и карьеры дореволюционного администратора (8 сентября 1927).

Двойники Передонова появлялись и в стихотворениях поэта:

Отвратителен до дрожи
Оловянный взор его, совсем пустой.
Ловко скроенный костюм его дороже
Содержимого коробки черепной.
Но, зверино-хитер, дешево все купит,
Не поступится он лишним пятаком.
И никто на эту тушу не наступит,
Чтоб пробить ее высоким каблуком!
С нами вместе он зачем-то дышит,
Он на то же солнце смотрит, что и мы.
Даже он для нас порой законы пишет,
И порой нам открывает дверь тюрьмы.

(28–29 сентября 1916)

С изданием "Мелкого беса" у Сологуба появилось достаточно много поклонниц-корреспонденток. Одной из них была и начинающая писательница Анастасия Чеботаревская. Сохранилось ее письмо после премьеры 6 ноября 1907 г. трагедии "Победа смерти": Пишу Вам эти слова за ту радость и муку, которые я ощущала вчера в театре. О, какой Вы счастливый, как я завидую Вам (нет, впрочем – последнее неправда), как радуюсь Вашему торжеству (пожалуй, это "торжество смерти"?). Может, пьеса оттого так волновала меня, что многое было слишком близко мне, слишком пережито. Нет, конечно, главное, что она написана великим мастером, чудесным пером "Великого (!) беса", огромным, ценным талантом.

Познакомились Сологуб и Анастасия вскоре после смерти его сестры (мать умерла несколькими годами прежде) и почти сразу стали жить вместе. Предполагаю, что именно о своей жене говорил Сологуб Медведеву: Правду жизни можно познать только в любви к единственной женщине.

У поэтических коллег не было на сей счет единомыслия. Блок записывал в дневнике: Женившись и обрившись, Сологуб разучился по-сологубовски любить Смерть и ненавидеть Жизнь (27 ноября 1912). Так или иначе, теперь Чеботаревская стала хозяйкой незаурядного литературного салона: [К Сологубам] назвали кучу народа. Воротников бродил. Тявочка была мила. Зайчик мандил напропалую. Ол. Аф. делала ревнивый вид, царапала его и колола вилкою. Удалялись в спальню и секли Настю, Тявочку, Валечку и Зайчика. Хотели Антония, но он уперся. Занятно (дневник М. Кузмина, 17 мая 1912). Анастасия возложила на себя миссию прославления и защиты поэта Сологуба и исполняла ее истово и рьяно: Очень вы горячо, порывисто принимаете на себя защиту Ф. К., на все стороны; оспариваете разнообразнейшие мнения и огорчаетесь сплошь всем, без различия. Это и нервы ваши не выдержат, да и не надо этого совсем, потому что, чем больше несогласий, даже непониманий, тем будет тверже понимание (З. Гиппиус – Ан. Чеботаревской, 11 ноября 1912).

Разумеется, о творчестве Сологуба существовали самые разные мнения. О рамках критики он сам выразился достаточно прозрачно: Сказать, что мои стихи – очень плохи – это составляет Ваше несомненное право; но говорить, что в моей литературной деятельности я руководствуюсь недостойными мотивами – это уже выходит из области литературной критики (Ф. Сологуб – Д. Философову, по поводу статьи О. Ларина в "Голосе жизни", который редактировал Философов, 15–30 марта 1915). Но среди коллег-поэтов Сологуба ценили достаточно высоко. Николай Гумилев писал в заметке о "Пламенном круге": Странным свойством обладают стихи Сологуба. Их прочтешь в журналах, в газетах, удивишься их изысканной форме и забудешь в сутолоке дня. Но после, может быть, через несколько месяцев, когда останешься один и печален, вдруг какое-то странная и близка мелодия зазвенит на струнах души, и вспоминаешь какое-нибудь стихотворение Сологуба, один раз прочитанное, но все целиком. И ни одно не забывается совершенно. Все они обладают способностью звезд проявляться в тот или другой час ночного безмолвия.

Евгений Замятин считал, что Сологубу послан прекрасный мучительный дар непримиримой любви. Замятин замечал в переводчике Верлена, Малларме и Вольтера не только русского, но и европейского литератора: Под строгим, выдержанным европейским платьем Сологуб сохранил безудержную русскую душу (ср. со словами Сологуба об эмиграции: уехать во Францию, писать о французах по-французски). Действительно, напрашивается сравнение создателя зловещего Передонова с автором "Цветов зла".

Мих. Кузмин в заметке "Парнасские заросли" о 4 сборниках Сологуба назвал его прекрасным и одиноким поэтом, просветленной и умиротворенной личностью. Наиболее пространный и проницательный очерк поэтики Сологуба Кузмин дал в эссе "Сумеречная Дульцинея". Сологуб – это наиболее чистый представитель символизма. Поэзия Сологуба напоминает пейзаж: важные и меланхолические дали, туманные холмы, спящие воды, фиолетовые сумерки, как на полотнах Пуссена. И в них тихо дышит какое-то властное большое сердце. Щедрое и замечательно ровное на протяжении времени творчество Сологуба протекает не под всеобъемлющим солнцем, не под звездною пылью Млечного Пути, а под созвездием редко расставленных нескольких излюбленных, гипнотизирующих тем (как у Байрона, Лермонтова, Тютчева, Верлена). Руководящими мотивами у Сологуба являются:

1. Альдонса и Дульцинея (потная, пахнущая чесноком и навозом Альдонса поэтическим усилием преображается в чистую Дульцинею).
2. Творимая легенда.
3. Борьба с драконом солнца.

Сам поэт написал о своих стихах в октябре 1916 года:

Приноситесь нежданно,
Утешите скользя,
Порой звучите странно,
Но вас забыть нельзя.

Третий том собрания поэзии открывается стихотворениями Сологуба, написанными во время Великой войны. Поэт немедленно занял патриотическую позицию:

Лежу я в холодном окопе.
В какую-то цель
Враг дальний торопит
Шрапнель.
Сражаюсь упорно и смело,
Врага не боюсь, –
За правое дело,
За Русь!
Внезапным пыланием света
Пронизана твердь.
Я знаю, что это –
Ты, смерть.

Фотография из заграничного паспорта Анастасии Чеботаревской. 1921 г.

Патриотизм Сологуба не был препятствием к сотрудничеству с "пораженцами" Мережковскими. Приглашая Сологуба публиковаться в "Голосе жизни", Философов писал: Что же касается идейных разногласий наших, то они слишком по существу серьезны, чтобы делать из них предмет личных недоразумений. С другой стороны, я убежден, что Вы поверите мне, если я Вам скажу, что никакие идейные расхождения не заставят меня менять оценку художественных произведений (18 декабря 1914).

Позже о своем патриотизме Сологуб высказался так: Я верил в мою Россию, я желал ей счастья и славы, – и разве уж это так глупо и смешно? ("Канун да ладан", 20 марта 1918). В то же время он внимательно наблюдал и оценивал тех, кто находился у власти в России. В архиве Сологуба сохранились его заметки о Распутине: Ничего оригинального, интригующего для нас, людей интеллекта и искусства, не мог представить этот грубый, неопрятный мужик с потным лицом, с взлохмаченными волосами, с его не то наивным, не то наглым бахвальством, с его абсолютным равнодушием ко всему "умственному" и закономерному, с его самовлюбленностью и высокомерием выскочки, плохо прикрытыми личиною грубоватой простоты и прямоты. Я забыл сказать, что мужчин, по крайней мере присутствующих, он как будто и не заметил, обращая внимание исключительно на женщин, опять же безотносительно к их общественному положению. Был какой-то огромный цинизм в его поведении. Быть может, Распутин казался поэту еще одним образом Передонова. Большой поэт – это точный пророк, и еще в мае 1914 года, во время парижского путешествия, Сологуб написал стихи не только о прошлой французской революции, но также и о будущей русской:

И возникнет в дни отмщенья,
В окровавленные дни,
Злая радость разрушенья,
Облеченная в огни.
Все свои тогда свершит угрозы
Тот, который ныне мал и слаб,
И кровавые рассыплет розы
Здесь, на эти камни, буйный раб.

Пиррову победу русской демократии над монархией Сологуб приветствовал и поддерживал:

Свободе ль трепетать измены?
Дракону злому время пасть.
Растают брызги мутной пены,
И только правде будет власть!

(15 марта 1917)

И мог ли не поддерживать социальные реформы автор "Завещания самоубийцы", главы, изъятой автором из "Тяжелых снов"? Вот фрагмент письма Василия Логина с описанием сообщества взаимной помощи:

1. Нравственное единение и поддержка во всех случаях жизни;
2. Организация взаимного кредита, денежного и вещного;
3. Посредничество при покупках, для удешевления цен;
4. Приискание работы и сбыта для изделий членов общества;
5. Охрана здоровья и врачебная помощь членам;
6. Увеличение удобств нашей жизни посредством взаимного обмена услугами и продуктами труда;
7. Устройство предметов общего пользования: жилые дома, библиотеки, телефон, освещение, машины и т. п.;
8. Воспитание и обучение детей;
9. Ознакомление желающих членов общества с новыми для них или малознакомыми им знаниями и умениями;
10. Устройство развлечений, праздников, путешествий.

Я думаю, что если в такой союз войдет достаточное количество людей разных занятий, то они обеспечат друг другу безбедное существование. Стоит только решиться дружно отвоевывать от жизни все, что возможно. И почему не бороться?

"Сологуб в гробу", рисунок Козьмы Петрова-Водкина, 6 декабря 1927.

Но еще до октябрьских событий в Петрограде Сологуб понял опасность "большевизации" русской революции и публично о ней высказывался. Достаточно привести красноречивый пассаж из статьи "Государственное младенчество": И кого только здесь нет, в этом примазавшемся к революции сброде! И обманутые фанатики, и хитроумные германские агенты, и мечтательные мальчишки, и хулиганы, и люди с уголовным прошлым, и выбитые из колеи искатели приключений, и холодные карьеристы всех разборов, и расчетливые любители крупной наживы, и мелкие негодяи, воспользовавшиеся случаем стянуть и на свою долю кое-что, и перекинувшиеся в большевизм городовые и жандармы, и самые обыкновенны, вульгарные трусы, и не менее обыкновенные люди с низменною натурою, ухитряющиеся из всего выжать сок гнусной мерзости, и многие другие, – всех не перечтешь (24 августа 1917).

После захвата власти в стране большевиками Сологуб немедленно занял противостоящую позицию. Поэт был участником митинга в защиту свободного слова, против большевистского Декрета о печати, который состоялся 26 ноября 1917 года в театре Soleil (Невский пассаж); Сологуб должен был выступать четвертым. На митинге говорили Д. Мережковский, В. Засулич, В. Короленко, Е. Замятин, П. Сорокин, З. Гиппиус и др. Сологуб сотрудничал с оппозиционными большевикам редакциями. Д. Философов писал ему о выходе газет "Вечерний звон" и "Речь": К сожалению, ввиду отсутствия тока, "Звон" завтра вряд ли выйдет. Не знаю даже, выйдет ли "Речь" (29 декабря 1917). – Заметки с критикой Ленина, Троцкого и советского правительства "Озорство" и "Кто же они" написала Ан. Чеботаревская, а вышли они за подписью Сологуба в декабре 1917-го в "Звоне". В ноябре 1917 г. Сологуб призывал избирателей Учредительного собрания:

Идите к урнам, граждане, скорей.
Всем тяжело, но вы не унывайте,
Свободным голосом своим спасайте
Завоевание февральских дней.

В дневниковых записях 1919 г. Гиппиус с удовлетворением отмечала: Все-таки самый замечательный русский поэт и писатель, – Сологуб, – остался "человеком". Не пошел к большевикам. И не пойдет. Не весело ему за это живется. В свое время поэт так выразился о портретных изображениях Грибоедова, сближая его не с Чацким, а с Молчалиным: Посмотрите на эту слегка склоненную голову, с чем-то неуловимо уродливым в самом наклоне ее, на эти глаза, осторожно поблескивающие из-за очков, на весь этот облик удачливого и довольного своими успехами чиновника – ему ли было тошно прислуживаться? О повседневном поведении Сологубов в годы революции и войны вспоминал в эмигрантском очерке Николай Оцуп: Как мне забыть, что после страшной гибели моего брата "жесткий" Сологуб первый встретил меня в редакции одного журнала словами: "Я пешком пришел с Васильевского острова пожать вам руку в знак сочувствия вашему горю". А желчная и неприятная Чеботаревская, по рассказам лиц, знавших ее, в самые трудные месяцы военного коммунизма делилась с бедными последним куском хлеба.

Сологуб не принимал большевистскую революцию и советскую власть ни с точки зрения эстетики, ни с точки зрения этики. В одном из шутливых экспромтов, обращенном к подруге – Ольге Судейкиной, он написал:

Куколки, любите
Миленькую Олю,
У нее живите
Смирно, не спешите
От нее на волю.
Жить на воле рано,
В городе погано,
Всех нас черт застукал,
Всюду злые рожи,
Вовсе не похожи
На веселых кукол.
Ходят тупорылки,
Наглые ухмылки,
Глупые ухватки,
Много слов похабных,
И в манто ограбных
Пролетариатки.

В конце жизни Сологуб написал большой цикл мрачных и оппозиционных по духу басен, одну из которых стоит привести целиком:

Орел и Сова. Басня

Из дальних странствий возвратясь,
Орел застал большие перемены:
Где возвышались замковые стены,
Теперь развалины и грязь,
И вместо прежних сладких арий
Он слышит кваканье болотных тварей.
Премудрую Cову Орел спросил
(Он, видно, не читал газеты):
– Скажи, кто стены эти повалил?
Кто сбросил все мои портреты? –
Сова ему в ответ: – Орел, поверь,
Низы не так, как прежде слабы:
– Орлы царили встарь, – теперь
Повсюду правят Жабы.

(1 апреля 1926)

В архивной прозе Сологуб печально констатировал неизменность общественного устроения России, какой бы политический режим ни стоял у власти: Я не принадлежал никогда к классу господствовавших в России и не имею никакой личной причины сожалеть о конце старого строя жизни. Но я в этот конец не верю. Не потому, что мне нравится то, что было, а просто потому, что в новинах наших старина слышится мне наша. Я поверил бы в издыхание старого мира, если бы изменилась не только форма правления, но и форма мироощущения, не только строй внешней жизни, но и строй души. А этого как раз и нет нигде и ни в ком.

После укрепления большевистского режима Сологуб и Чеботаревская попытались покинуть Россию. Но они хотели сделать это официальным путем, получив разрешение и документы. Началась двухлетняя "борьба за эмиграцию". Шла она с переменным успехом. Сологубам то выдавали паспорта и визы, то отбирали их. В одном из писем-прошений Сологуб перечислял бытовые причины, опуская идейные разногласия: Я самым убедительным образом прошу еще раз пересмотреть Ваше решение и отпустить меня с женой в ближайшее время за границу хотя бы на 2–3 месяца для лечения в санатории. Неужели так трудно себе представить, как бесконечно мы утомлены после этих трех лет в невероятных условиях жизни? Неужели нельзя поверить, что, когда человеку 57 лет, становится невыносимо таскать дрова, стоять в очереди, выпрашивать каждую коробку спичек, жить под постоянною угрозою выселения или вселения, наконец, сознавать свой труд, искусство и талант лишними и обременительными для себя и для других? Я уже отслужил народу 25 лет в качестве учителя, написал 30 томов, –неужели же незаконное желание то немногое, что мне осталось жить, провести в человеческих условиях? (неизвестному адресату, 29 марта 1920). В письме А. Измайлову Сологуб иронически упоминает стихийные экспроприации: Местные граждане истребили наше варенье (в порядке нестерпимого детского желания полакомиться), пуда три; взяли немного белой муки (для ребенка); сняли телефонный аппарат (в порядке борьбы с контрреволюцией, надо полагать), но есть надежда, что вернут (25 июня 1918).

Фотография из заграничного паспорта Федора Сологуба. 1921 год

В руководстве Советской России были как сторонники разрешить отъезд Сологубов, так и противники. Иногда сторонником и противником мог быть один и тот же человек. Нарком А. Луначарский писал в Оргбюро ЦК РКП(б): Прошу раз и навсегда решить вопрос, можно ли уехать Сологубу или нет, а если не может уехать – будут ли ему даны средства для нормальной жизни или он, так сказать, осуждается на голодную смерть без права выезда из страны (10 мая 1921). И Луначарский же возмутился, когда был разрешен выезд Сологубам и запрещен – умиравшему Блоку.

Чехарда эта закончилась трагедией – Анастасия Чеботаревская утопилась. Произошло это в момент, когда очередные разрешения покинуть Советскую Россию были получены снова. У самоубийства чаще всего бывает не единственная причина. Судя по мемуарам, Анастасия тяжело переживала смерть Блока и расстрел Гумилева, считала, что муж ее должен был стать третьим погибшим поэтом, и хотела принести себя в искупительную жертву. Сологуб в своих стихотворениях 1921–1922 гг. подробно описывает свое состояние и свои мысли по поводу трагедии жены, не снимая и себя части ответственности:

Болело сердце пред бедою,
Но было все в сознаньи ложь.
Завороженная водою,
С речного дна ты не придешь.,
Ко мне ты не приникнешь лаской,
Всегда капризною, как сон,
Меня не позабавишь сказкой
О женщине былых времен,
Не скажешь мне: – В моей постельке
Так хорошо мне, милый мой! –
Ты спишь в подводной колыбельке,
Холодной, скользкой и немой.

(28 ноября 1921)

Объявление Федора Сологуба о розыске жены, осень 1921 год

В ряде стихотворений Сологуб отождествляет и рифмует Анастасию с Россией, и реальная гибель первой означает и символическую смерть второй. После гибели жены Сологуб перестает хлопотать о выезде из страны, занимая позицию добровольного узника:

Земные топи непролазны,
И жестки торные пути.
Как счастлив тот, кто сквозь соблазны
Мог душу чистой пронести.
Нерасторжимы узы плена.
Душа смущенная дрожит,
Но, как прекрасная Елена,
Из темной Трои не бежит.
Привыкнув скоро к новоселью,
Усвоив варварскую речь,
Внимает грубому веселью
Приставленных ее стеречь.

(16 мая 1923)

К 1920-м годам относится увлечение Сологуба теорией относительности. В одном разговоре с Медведевым он даже засомневался в своем призвании: Если бы я начинал жить снова, я стал бы математиком. Литература же – приватное, как досуг. Бородин. И для литературы было бы лучше: не написал бы всего того мелкого и случайного, что приходилось писать, потому что литературой кормился. В 1925–1926 гг. Сологуб писал роман "Опостен", действие которого развивалось в двух параллельных пространствах – "явиграде" и "совеграде", причем черты второго были абсолютно узнаваемыми: Голодный город тоже не обращал внимания. Кончался сентябрь. Воздух и земля были еще теплы. После дождя в выщербленных пережитках буржуазных тротуаров стояли неглубокие лужи. На улицах раздевали. Сологуб верил Лобачевскому и Эйнштейну:

Наш темный глаз печально слеп,
И только плоскость нам знакома.
Наш мир широкий – только склеп
В подвале творческого дома.
Но мы предчувствием живем.
Не лгут позывы и усилья,
Настанет срок, – и обретем
Несущие к свободе крылья.

(Февраль 1923)

Федор Сологуб и Анастасия Чеботаревская на даче в Эстонии. 1912–1914

Узник Сологуб вовсе не был затворником. Знаменитый поэт активно, насколько позволяло здоровье, участвовал в литературной и общественной жизни. В марте 1924 года Сологуба избрали председателем правления ленинградского отделения Всероссийского союза писателей, и он оставался в этой должности до своей смерти. Заместителями его были Е. Замятин и К. Федин. О своем почетном и хлопотном статусе Сологуб писал, пародируя Маяковского:

Я – председатель
(Пока
Не найдется старатель
Спихнуть старика,
Или я сам не уйду оробело)
Здешнего отдела
(На Фонтанке 50 пока)
Всероссийского Союза Писателей.
Хотя живу я в скудости большой,
И мало у меня приятелей,
Читателей и почитателей, –
Читатель пошел совсем иной, –
Но все ж мне иногда воздается,
Когда придется,
Почет кой-какой.

(1-2 февраля 1927)

Гораздо более серьезные и важные идеи Сологуба как участника, если даже угодно – идеолога советской литературы, можно найти в воспоминаниях поэтессы и художницы Елены Данько: Поэзия должна служить пролетарию, "человеку", т. е. субъекту общечеловеческих эмоций. Суживать темы, давать только прописи – значит предполагать, что пролетариат туп, животен и недоступен чувству, что есть клевета, так как пролетариат – цвет человечества, класс, ставший у власти, совершивший революцию, идущий по пути все возрастающего прогресса. Поволжский голод, война и так далее давали пролетариату немало поводов для грусти: предполагать, что он не чувствовал тогда печали – значит думать, что он туп и бессердечен. Отражать самое интимное – грустное и радостное – задача поэта (1925).

О последнем периоде жизни противника всяческих мемуаров и дневников сохранились воспоминания, пожалуй, сильно корректирующие розановское выражение "кирпич в сюртуке". Э. Голлербах восхищался необычайностью мышления поэта: Он "препарировал" любой образ, любое явление по-своему, по-сологубовски, выворачивая тему наизнанку, разрезая ее вдоль и поперек и мгновенно сшивая отдельные куски ловкими стежками колючих и блестящих, как иголка, парадоксов. Иванов-Разумник высоко ставил свойства его характера: Я благодарен судьбе, что она дала мне узнать милого, простого, детски смеющегося Федора Кузьмича, а не того Сологуба, каким я его знал (вернее – представлял): обидчивого, брюзгливого, резкого, тщеславного. Все это – было, но было той внешней шелухой, за которой таилась детская, добрая душа; он был очень застенчив – и скрывал эту застенчивость в резкости; он был очень добр и отзывчив – и стыдился своей доброты; был широк – и окутывал себя часто досадной мелочностью. В поздравительной речи по случаю юбилея литературной деятельности Сологуба авторы ее подчеркнули, что у Сологуба не только учились писать стихи – у него учились быть поэтом (речь эту зачитывала Анна Ахматова). Один из молодых учеников Сологуба, Владимир Смиренский оставил нам короткую мемуарную эпиграмму:

Он мирно спит в тяжелом кресле,
Посасывая шоколад.
Но нашему Союзу если
Его доставить прямо в ад, –
То нам обратно возвратят
Его, на том же самом кресле.

Стремительно утрачивая здоровье, Сологуб продолжал писать и надеяться на долгую творческую жизнь. В 1927 году он вернулся к замыслу семилетней давности – ненаписанному роману в стихах "Григорий Казарин", своеобразному диалогу с Пушкиным, Лермонтовым, Полежаевым:

Мы, как солома на огне,
Недолгим пламенем пылаем,
Мелькнем и скоро исчезаем,
Подобно теням на стене.
Личины только, а не лики,
Родной земли мы не владыки,
И неуклонно каждый час
К могиле темной гонит нас.

Сологуб сочинял начальные строфы второй главы, и в них можно обнаружить идейную близость с вступающими в пору расцвета обэриутами:

Пищит комар новорожденный, –
И рад бы жалить он, да слаб, –
А ночью слышны в луже сонной
Признания влюбленных жаб.

Свои планы поэт сообщал Медведеву остроумно и находчиво: Это будет так. Стук в дверь. Кто там? – Это я. Азраил. – Ах, это вы, Азраил Херувимович? Простите, принять не могу. Я очень занят. Пишу роман перестановок. – Ну, ладно. Пиши, Федя, так и быть. Приду через годик (1926).

К сожалению, время, отпущенное жить Сологубу, стремительно таяло. В мае 1927 года у него обнаружили злокачественную опухоль в легких. Сологуб умер 5 декабря 1927 года, успев написать циничную и трагичную автоэпитафию:

Предо мной обширность вся.
Я, как все, такой же был:
Между прочим родился,
Между прочим где-то жил.
Повстречалась красота, –
Между прочим полюбил.
Не придет из-под креста, –
Между прочим позабыл.
Ко всему я охладел.
Догорела жизнь моя.
Между прочим поседел,
Между прочим умер я.

(1 октября 1927)

Похоронили его на Смоленском кладбище рядом с женой, недалеко от могилы Блока. На панихиде выступили Е. Замятин (один из заместителей Сологуба), московский поэт В. Кириллов, Б. Модзалевский (от Академии наук). Хор Ленинградской академической капеллы под управлением М. Климова исполнил "Реквием" Моцарта. К. Петров-Водкин нарисовал Сологуба в гробу. В самые темные годы русской истории, годы войн, революций, насилия и террора Сологуб старался и следовал тем принципам, которые он изложил на собрании Союза деятелей искусства 4 апреля 1917 года: Религия, философия, искусства и наука не свободны: они вольны. Они должны пользоваться такой вольностью не потому, что те или другие партии политические разрешили им быть и проявляться, а потому, что такова природа человеческого духа.