"Всегда в тени более сильных соседей"

Сегодня мы говорим о Братиславе, городе-сестре, о Словакии. Чем отличается словацкая идентичность от чешской после долгого существования вместе и "бархатного" развода? Наш гость – Алексей Кажарский, преподаватель Карлова университета в Праге, человек, 12 лет проживший в Братиславе, много занимающийся проблемами Центрального и Восточноевропейского региона.

Особенности

Братислава – это единственный кейс, когда столица непосредственно граничит с двумя государствами: и с Австрией, и с Венгрией. Я много лет жил в квартире, откуда мог за 20 минут прогулки перейти в австрийское поле. Правда, я никогда этого не делал, потому что там ничего интересного: какие-то поля, потом австрийские деревни, которые, кстати, заселяются словаками. Характерная черта приграничья: допустим, многие словаки предпочитают жить не в Братиславе, а покупать недвижимость в близлежащих небольших городках или деревеньках, как австрийских, так и венгерских – это экономически выгодно.

Более того, австрийское правительство очень об этом заботится, потому что приток населения означает повышение федеральных субсидий, возможность дополнительно инвестировать в инфраструктуру. И это было интересно наблюдать. Когда закрылись границы во время ковида, вдруг образовалась граница там, где ее не было с 2007 года. Оказалось, что люди работают в Братиславе, а живут в Венгрии или Австрии, и вот они попали в такую ловушку. Потом это, конечно, решили.

Братислава

– Братислава, Словакия все-таки больше тяготеет к Венгрии, чем к Австрии, если учитывать австро-венгерское разделение?

– Я не уверен, что такая реплика сильно понравилась бы словакам. Тут есть некоторая двусмысленность. С одной стороны, эти земли, даже Бургенланд, который сейчас входит в Австрию, принадлежали к Венгерскому королевству. Братислава, или Пресбург (историческое название), была столицей Венгрии, потому что в Будапеште сидели османы.

– В Венгрии вообще сильный ресентимент. Орбан ходит в этом шарфике болельщиков, на котором нарисована карта Великой Венгрии.

– Конечно, это есть. Словаки возмущаются по этому поводу. С другой стороны, невозможно зачеркнуть тысячелетнюю историю совместного существования. У словаков есть такой нарратив: "тысячелетнее порабощение венграми". Это, конечно, исторический миф, потому что большую часть этого периода они жили, не особо обращая внимание на национальность, а потом, в XIX веке началось мадьяризация, подавление словацкого национального движения. Да, конечно, там чувствуется наследие Австро-Венгрии и Венгрии, в частности. С другой стороны, это политически чувствительная тема, поэтому тут надо осторожно.

– Август 1968 года для Словакии – такая же трагедия, как для Чехии?

– Известно, что в Словакии было чуть меньше диссидентов. Там были советские танки, кровь, жертвы, и это помнят. Об этом говорят словацкие социологи. Поскольку диссидентское движение в Праге было мощнее, то здесь и масштаб репрессий тоже был немножко другой, чешским диссидентам вроде можно было спрятаться в провинциальной на тот момент глуши.

– Есть раздел между Братиславой и индустриальными регионами, востоком?

– Это классическая история для региона: столица, которая обычно не контролируется популистами или националистами, по большей части урбанизированная, модернистская, прогрессистская, и есть вся остальная страна. Есть бедные регионы, то есть восток, есть депрессивные регионы – это южные регионы с преимущественно мадьярским населением, которое вообще смотрит орбановское телевидение. Это тоже чувствуется: они немножко изолированы от словацкой жизни, они потребляют то, что приходит из-за Дуная.

Виктор Орбан

Конечно, тут очень большая диспропорция. Есть такой анекдот: если представить Словакию на карте, говорят, что в пятницу Словакия наклоняется в одну сторону, как лодка, потому что все едут из Братиславы на восток домой, а в воскресенье вечером наклоняется в другую сторону, потому что все едут в Братиславу, билет на поезд не купить. И это не очень здоровая ситуация – такая гипертрофированная роль столицы.

Старый город

Город очень компактный, исторический центр можно обойти за пару часов. Это несравнимо с Прагой, Веной или Будапештом. Помимо самой Братиславы есть окрестности, знаменитый замок Девин, где Морава впадает в Дунай. Это символическое место, там чувствуется особый дух. Поэтому на обложку своей второй книги я поместил именно это – слияние рек. Книга называется "Центральная Европа. 30 лет после падения коммунизма. Возвращение на периферию?". Имеется в виду периферия в геополитическом смысле.

Опять же, там много интересного по теме австро-венгерского, венгерского наследия, потому что это действительно была столица Венгрии. Собор Святого Мартина называют коронационным костелом: там короновались 11 королей. Это были Габсбурги, но они короновались как венгерские короли, включая знаменитую императрицу Марию Терезию.

Если ходить по центру Братиславы, увидишь вмонтированные в брусчатку золотые короны (говорят, что их любят выковыривать и красть пьяные британские туристы). Золотые короны в брусчатке означают коронационный путь, который начинался возле Дуная, потом проходил через центр города: все это происходило в костеле, потом они возвращались обратно к Дунаю.

Там немало красивых зданий, причем некоторые находятся не прямо в туристическом центре. Есть так называемый голубой или синий костел Святой Алджбеты, построенный еще во времена Австро-Венгрии: он как пряничный домик. Внутри видно, что он построен во времена, когда еще Венгерское королевство, хотя и под габсбургским владычеством, но, тем не менее, было автономной единицей. Там очень любят проводить свадьбы, записываются за полгода, за год, чтобы обвенчаться в голубом или синем соборе.

– А центр один? В Праге много центров, там каждый район представляет собой некое ядро, они как бы слились в единый город.

– Братислава просто меньше, поэтому там нет полицентричности. Есть Старый город, и есть другие районы. Да, в некоторых частях города есть ратуши, и это свидетельствует о том, что раньше это была автономная административная единица.

Символ визуальный Братиславы – мост через Дунай, который называется Новый мост, а сейчас ему официально вернули название "Мост СНП", то есть словацкого народного восстания 1944 года. Конструкция напоминает НЛО. С этим знаменитым визуальным символом связана не очень приятная история. Его построили вместе с магистралью через центр Старого города. Это практически было под замком; там был еврейский квартал и синагога, которую в коммунистический период просто взяли и снесли. Это было сделано без всякого внимания и уважения к истории города: фактически через сердце Старого города проходит магистраль и мост.

Мост СНП в Братиславе

Рассказывают, что хотели построить два моста, чтобы разгрузить движение через Дунай, а этот сделать пешеходным, что не потребовало бы уничтожения части Старого города. Но коммунистический генплан сказал: нет, у нас нет денег на два моста, стройте один. Говорят, что архитектор, который вынужден был в этом участвовать и невольно послужил орудием уничтожения Старого города, с горя то ли умер, то ли сошел с ума. Главное, что в следующую пятилетку второй мост все равно построили.

Словакия и Беларусь

– Ты ведь белорус. Насколько Словакию можно сравнить с Беларусью в смысле малой нации, которая всю свою историю находится под диктатом более крупных стран? Словаки то под венграми, то они в Рейхе, фактически создано марионеточное государство, затем они в рамках советской империи и Чехословакии. Словацкие просветители, например, Ян Коллар, вообще говорили, что не нужен словацкий язык, своя идентичность.

– Тут намечается много интересных параллелей. Действительно, это не просто малый народ. Хотя не все так себя ощущают – это отчасти субъективное переживание. Там не было, прежде всего, правовой единицы, которая могла быть напрямую отождествлена с этой конкретной нацией. Если у чехов было Богемское королевство, пускай Габсбурги, пускай засилье немецкого языка и культуры, но все равно это была территориально-политическая единица, с которой можно было себя идентифицировать.

В Словакии такого не было. Было Венгерское королевство, и кроме словацкого этноса опереться было не на что. В Беларуси что-то похожее. Там есть попытка освоить наследие Великого княжества Литовского, но, с одной стороны, предки белорусов там играли довольно важную роль в средневековом или раннемодерном государстве, а с другой, нет преемственности с конкретной политико-правовой территориальной единицей, невозможно ее установить. Получается, что ты находишься в тени более сильных соседей: в случае белорусов это поляки и русские, а у словаков – конечно же, венгры, отчасти – немцы и чехи.

Словакам чуть больше повезло с соседями. Та роль, которую сыграли чехи в процессе оформления словацкой нации – это уникальный случай: они помогали им достраивать нацию. Они близко сотрудничали в XIX веке, тогда действительно шли такие интересные дискуссии, отчасти внутрисловацкие: нужен ли нам собственный литературный язык или мы будем пользоваться литературным чешским.

Братислава

– Большой другой, от которого отстраивается идентичность, – для Словакии это в первую очередь Венгрия?

– Да, это Венгрия и немцы, то есть неславянский свет. Ловушка словацкой идентичности в том, что они очень часто мыслили себя в плане двойной идентичности: мы – словаки, славяне. Отсюда вся эта русофилия, любовь к Российской империи в XIX веке, такой панславизм, который никак не достать из этой идентичности. Недавно Юрай Марусяк, словацкий авторитетный исследователь и политолог, наконец-то озвучил этот тезис – на самом деле это псевдопанславизм, потому что он зациклен на России и не видит другие славянские народы: поляков, которые борются с Россией, белорусов, украинцев, которые от России страдают, хорватов, которые тоже не в восторге от всего этого. Это такой воображаемый конструкт славянства: мы – одно из славянских племен, и это позволяет противопоставить себя большому другому, в первую очередь – венграм и немцам.

– То есть их панславизм не был антироссийским, антирусским? Чешский, если взять Главличка-Боровского… Абсолютно разочарованным вернувшись из Петербурга, он уже начал выдавать такие антирусские филиппики, что россияне хотят все русское назвать славянским, чтобы потом все славянское назвать русским.

– Штур не съездил, просто не успел. Он написал по-немецки книгу "Славянство и мир будущего", но это такой манифест панславизма. Издавал его в Петербурге, кажется, Ламанский, автор термина "евразийство". Он в предисловии написал, что господин Штур очень добр к нам, видно, что он никогда не был в России.

Штур, который не съездил в Россию, – это такой образ словацкого русофила. Он очень поверхностно представляет ситуацию в России, но есть очень сильная национальная или даже националистическая мифология, которая завязана на панславизме. Но опять же, как сказал Юрай, это псевдопанславизм, он исключает всех славян, которые не вписываются в эту русоцентричную картину.

Фицоизм

– Этот псевдопанславизм остался, влияет на сегодняшнюю политику Фицо, его отношение к Путину, к России?

– Фицо сейчас использует славянскую карту, у него появляются такие конструкции, что славяне друг друга убивают, а Запад вроде как этому помогает поставками оружия. Он гибкий человек в этом плане, лет семь назад рассказывал, что место Словакии в ядре Евросоюза, а сейчас рассказывает немножко другие истории. Если отбросить в сторону прагматичных, циничных политиков, то это очень сильный сентимент в Словакии, он уже ресентимент, потому что это всегда идет в одном флаконе с антизападностью: "Запад плохой, австрияки, венгры – они же обижали словаков".

– Путинизм, орбанизм, популизм Фицо как-то укоренены в словацкой социальной структуре? Она вообще более патриархальна и авторитарна в своих внутренних устремлениях? Например, среди чешских публицистов и политологов популярно рассуждение о разнице между Чехией и Словакией. Говорят: мы, чехи, всегда были в землях короны Святого Вацлава, а вот они были в короне Святого Иштвана, Святого Стефана, и это две совершенно разных политии: у нас австро-венгерская, габсбургская толерантность, либерализм, а у них жесткое авторитарное венгерское государство; соответственно, Словакия выросла на гораздо более жесткой авторитарной патриархальной почве.

– На самом деле отчасти так, отчасти нет. Мне бы хотелось избежать черно-белых конструкций. Это тоже определенный нарратив, который создает о себе Чехия. Юрай Марусяк недавно, после выборов написал статью о том, что, видимо, существует венгерская политическая культура, причем он употребил слово – не "мадьярская", а "угорская", то есть это отсылка к исторической Венгрии. Он высказал такой тезис, что, видимо, есть что-то общее, что осталось нам в наследство.

Роберт Фицо

XIX век для Венгерского королевства – это становление определенной политической культуры, политического либерализма, то есть парламентаризма, особенно после 1867 года, после образования двойной монархии. В венгерском парламенте были довольно либеральные прогрессивные политики. Проблема в том, что это был либерализм с мадьярским лицом, то есть он говорил по-мадьярски, и он не очень хотел признавать право словаков на самостоятельное существование как нации. Говорят, что на Украине заканчивается российский либерал, а мадьярский либерал в XIX веке очень быстро заканчивался на словацком вопросе. Говорят, что это подтолкнуло словацкое национальное движение в сторону консервативных, псевдопанславистских, пророссийских взглядов.

– В этом отношении фицоизм очень сильно культурно детерминирован, это не только оппортунистическая политика хитрого лавирующего популиста: она, видимо, находит отклик в широких слоях словацкого населения.

– Там, где есть спрос, всегда появляется политическое предложение. Словакия по ряду параметров действительно более консервативная страна, чем Чехия, более религиозная и, возможно, более патерналистская в том, что касается экономических вопросов. На этом они и разошлись. В начале 90-х случился "бархатный" развод, потому что Клаус хотел быстро делать реформы, а словаки не хотели. И он им сказал: тогда идите с богом.

– В 1992-93 годах был большой исход из Братиславы культурных элит, понимавших, в какое государство хочет превратиться Словакия.

– В конце концов она превратилась во вполне пристойное государство. Они победили авторитаризм, вступили в Евросоюз, в НАТО. Были относительно успешные экономические реформы. Но тогда это могло смотреться немножко по-другому, потому что был на подъеме словацкий национализм с его заигрыванием с Россией. В итоге они это преодолели. Но то наследие так никуда и не делось полностью, это такой привет из 90-х, мечьяровский электорат, который держал Фицо. Он был номинально проевропейским политиком, который опирался на патерналистские, социально-консервативные слои общества, но он их разворачивал в условно проевропейском направлении. А потом он занял другую политическую нишу, тут и война началась полномасштабная, и мы имеем то, что имеем.