Выборы строгого режима

Сергей Медведев: "Выборы, выборы, депутаты – лидеры". В сентябре 2023 года в России прошли так называемые "выборы" депутатов местных законодательных собраний и глав регионов. А в марте 2024 года состоятся президентские "выборы", и власть усиленно к ним готовится, хотя, казалось бы, зачем – их результаты известны заранее. Для чего вообще диктаторским режимам выборы? Что они могут изменить? И зачем гражданам в них участвовать?

У нас в студии Дмитрий Дубровский, преподаватель факультета социальных наук Карлова университета в Праге.

Дмитрий Дубровский: К сожалению, мы на выборы смотрим скорее с точки зрения динамики изменения режима. А это такие выборы, в которых известен результат и обсуждаются только плюс-минус 2% туда, 2% туда. Но видно, насколько серьезно власть начинает относиться к электронному голосованию. Видимо, в этом направлении будет двигаться дальнейшая фальсификация. Ручками каждый раз ломать довольно трудно, потому что все равно даже сейчас, в очень сложных условиях, есть наблюдатели, есть люди, которые все-таки пытаются устраивать скандалы и не допускать массовых вбросов. Хотя, конечно, понятно, что в нынешних условиях выборы – это же не только день голосования, это все, что вокруг: и доступ к медиа, и регистрация. Да и вообще, о каких выборах можно говорить, если мы хорошо понимаем, что все кандидаты согласованы с Администрацией президента и никаких неожиданностей не должно быть нигде?

Сергей Медведев: Интересный момент – досрочное электронное голосование. Здесь какой-то цивилизационный сдвиг в сторону цифровизации диктатуры, я бы даже сказал, в сторону "мертвых душ". Когда была перепись населения, там ведь фактически те же мертвые души. Все сборщики говорят, что им по административным спискам все загнали в планшеты, в результате они не успели обойти квартиры. В России уже живут фиктивные люди, а сейчас они превращаются в фиктивных избирателей. И получается авторитарная власть, которая просто управляет вот этими аватарами и фиктивными цифрами.

Дмитрий Дубровский: Я думаю, режиму действительно становится удобней все меньше и меньше общаться с людьми. Они управляемые и даже запуганные, но все-таки бывают немножечко непредсказуемыми. А тут залез внутрь, ручками поделал – и вот они, результаты, налицо, что мы и видим в Москве.

Сергей Медведев: Здесь идет невероятно важное слияние авторитаризма с цифровыми технологиями. Но все-таки десятилетие за десятилетием авторитарные режимы, причем самые кондовые, проходят через процедуру выборов. Зачем им это?

Дмитрий Дубровский: Политологи стандартно отвечают так, что выборы просто выполняют другую функцию авторитарного режима. Они не имеют функции менять власть. Они имеют функцию, например, слегка скорректировать курс, если конкретный авторитарный лидер или режим видят, что здесь я немножечко перегнул, может быть, надо немножечко отмотать. Это такой референдум. На наших глазах за последние 25–30 лет сложилось то, что называется электоральным авторитаризмом. Большинство авторитарных режимов – электоральные. Они прекрасно справляются с этой ролью, прекрасно изображают иногда даже многопартийную систему. И все это крутится вокруг этой замечательной эмуляции демократического процесса, вокруг которого эмулируется еще много чего. Ни один приличный человек сейчас не называет себя диктатором, наоборот – он же демократ! Кто у нас самый демократ в России? Владимир Владимирович Путин, который всегда переживает, что демократов-то не осталось. Все кругом дискредитировано.

Дмитрий Дубровский

Сергей Медведев: Можно сказать, что в XXI веке институт выборов, унаследованный нами от институтов модерна, от последних 300 лет, находится в кризисе. Ведь какая развитая электоральная система в США, а в итоге все сводится к Трампу, который одной ногой в тюрьме, и к уже достаточно престарелому Байдену. Американская электоральная система не может произвести других кандидатов. И эти две фигуры, благодаря партийным машинам, перекрыли доступ всем альтернативным людям и идеям. С другой стороны, мы видим, как авторитарные и полуавторитарные гибридные режимы украли институт выборов и используют себе на пользу.

Дмитрий Дубровский: Я бы сказал, что вся демократия в кризисе, вместе с избирательной системой. Я много лет подряд сидел в качестве члена участковой избирательной комиссии в Санкт-Петербурге и наблюдал, как люди ориентируются в выборах и что такое для них выбор. Очень многие обычные люди приходили на выборы, и по их репликам, по их поведению было заметно, что либо это были люди, которые пришли на "отвяжись", либо они просто не понимали. Люди подходили и искренне спрашивали: "Сынок, там какие-то люди, я ничего не понимаю! Кто это? Можешь мне хоть что-нибудь сказать?! Что мне тут надо делать?"

Там было очевидно, насколько быстро государство освоило всякого рода дополнительные рычаги давления. Вначале все-таки было видно, что всякого рода старички, старушки, которые не выходят из дома, люди с какими-то физическими проблемами более или менее как-то реагируют, выбирают, даже вступают в дискуссии. А в конце власть уже перестала хоть сколько-нибудь стыдиться и фактически говорила этим старикам: "Вот вам список от собеса. Будете плохо голосовать – к вам больше не придут". Это, конечно, неправда, но понятно, что люди запуганы. Они твердо понимают, что государство ими манипулирует, но они беспомощны.

Сергей Медведев: Но есть же еще чисто элитная функция выборов – проверка, обкатка новых кандидатов, механизм внутриэлитного отбора и своего рода политический лифт.

Дмитрий Дубровский: Да, если говорить про региональные выборы. Но у нас очень разные регионы: есть то, что называется классическим субнациональным авторитаризмом, электоральные султанаты, где довольно давно все уже было понятно: кто последний победитель, за того и голосуют. В некоторых регионах режим иногда сталкивается с глухим сопротивлением: все-таки региональная Россия придавлена, придушена, но не до конца уничтожена. Даже не политической оппозиции, но большинству региональной элиты довольно трудно мириться с тем, как ведет себя федеральная или монополистическая власть, приходя туда.

Сергей Медведев: Мы видели хотя бы случай Фургала.

Дмитрий Дубровский: Это как раз очень показательно! Ведь он же никакой не демократ! Но с ним случилось страшное: он неожиданно выиграл потому, что его поддержали люди, и он вдруг оказался в ситуации, когда, в отличие от других губернаторов, он должен смотреть не на Москву, а на то, что думают его собственные избиратели. Это оказалась его единственная сила. Он неожиданно для себя оказался демократически избранным не демократом. Именно поэтому его так жестко переломали: для авторитарного режима это опасная практика, так нельзя!

Сергей Медведев: В эти жернова выборов неожиданно попал камень, который вдруг начал крушить эту систему. Поэтому с ним чудовищно показательно разобрались: человек сидит, движение задавлено и показательно наказано.

Хочу вспомнить книгу нашей коллеги по Свободному университету Елены Лукьяновой в соавторстве с Евгением Порошиным: "Выборы строго режима". Я пытаюсь понять, когда это началось. Это можно отнести уже к ельцинским временам?

Дмитрий Дубровский: Да. У нас есть дьяволизация Путина: он пришел, и сразу все стало плохо. Но когда смотришь на опубликованные исследования о том, как выглядели выборы в Приморском крае во второй половине 90-х годов, так там же абсолютно все это было: и фальсификации, и давление, и запугивание, и открытие уголовных дел, и нарисованные результаты! Только мы, сидя в Москве и Питере, предпочитали считать, что это издержки становления. А это было начало другого процесса, который, конечно, расцвел при Путине.

Сергей Медведев: К нам присоединяется политолог, публицист Андрей Колесников. Выборы могут быть "спящим институтом", где в коматозном состоянии подо льдом сохранятся какие-то люди и силы, которые потом могут разморозиться, как в СССР в конце 80-х?

Андрей Колесников

Андрей Колесников: У нас же есть Конституция, где записаны права и свободы граждан, которые находятся не просто в спящем, а в подавленном состоянии, но в бумажном виде они существуют. Это, конечно, выглядит смешно, но в обстоятельствах нового режима такого рода глава (может быть, не вся Конституция) может каким-то образом пригодиться, хотя, конечно, России предстоит изменение конституционного строя и переписывание Конституции, а не ее дополнение. Те права и свободы, которые записаны в Конституции, – да, это спящий институт, его можно разворошить, но сейчас он не действует совсем. Выборы в сегодняшнем состоянии тоже, на мой взгляд, спящий институт, но мне не кажется, что он по-настоящему действует. Есть мнение, что в выборах все-таки нужно участвовать, есть некие стратегии, есть разные регионы, где ситуация складывается по-разному. Но общей репутации выборов просто не существует в глазах меньшинства, которое хотело бы демократии в России. А процедура, модель, бумага – все это есть, и это можно, наверное, оживить в других обстоятельствах.

Сергей Медведев: Как ты сейчас смотришь на сценарий выборов 2024 года?

Андрей Колесников: Думаю, никаких неожиданностей не будет. Это аккламационная процедура. Сейчас очень модно вспоминать нашу традиционную форму народовластия, вече. Это и будет в некотором смысле вече – такое немножко добровольно-принудительное, немножко странное, но тем не менее это будет очередной акт легитимации вождя и, что гораздо хуже, легитимация войны, которую он ведет, так как это главное, что он сейчас делает. Он практически эквивалентен тому, что делает. В этом возможная проблема. И если уж во время этих выборов строить какие-то стратегии как контрпутинские, то это должно быть антивоенное движение. Но организовать антивоенное движение здесь и сейчас при существующем давлении на гражданское общество и санкциях практически невозможно.

Сергей Медведев: Это будет некое общероссийское народное вече по утверждению Путина и его курса.

Дмитрий Дубровский: По-моему, весь смысл выборов – это демонстрация того, что мы – большинство! Ты примыкаешь к большинству – ты нормальный, правильный. Сейчас формируется новое единство вполне фашистского типа.

Сергей Медведев: Андрей, может быть, стоит нам ожидать возникновения широкого "Народного фронта", в рамках которого будет появляться победительное большинство? Такая антилиберальная модель.

Андрей Колесников: Очень может быть, потому что абсолютизация большинства – это основная стратегия Путина. Это и называется "народ", отсюда кириенковская "народная война" и все эти новые термины.

Сергей Медведев: Это ведь вполне фашистский дискурс – апелляция не к обществу, а к общинно-родовому, биологическому большинству?

Андрей Колесников: Во многом – да. Gleichschaltung уже происходит, в том числе во внесудебных расправах, чистках, увольнениях и так далее. Естественно, здесь нет понимания того, что народ – это не только большинство, но это множественное число меньшинств. Вот с этим эта власть никогда в жизни не согласится.

Дмитрий Дубровский: Фашизм (как и коммунизм) – это все-таки попытка создания нового человека для какой-то новой великой миссии. Но это надо же еще хоть как-то соединить с консервативной моделью. Ведь это чисто консервативная модель, а фашистская требует некоторого конструирования общества. В этом смысле "Народный фронт" – да, это фашизм, но параллельно у вас еще традиционные ценности. Как они будут все это комбинировать вместе, мне не очень ясно, ведь исторически и практически это разнонаправленные вещи.

Андрей Колесников: Если судить по их учебникам, это все-таки консервативная доктрина. Другой разговор, что традиционные ценности во многом выдуманные, вымученные. Вот этот список, утвержденный указом президента, – это же смешно! Это напоминает "Моральный кодекс строителя коммунизма". Безусловно, ничего из того, что они представляют как традиционное, в природе не существовало. Та же самая нуклеарная семья – это все-таки элемент современного общества, а не того, которое существовало во времена общины в XIX веке. Тем не менее людям-то можно рассказать, что это и есть традиционные ценности. Нам этом основана их идеология.

Сергей Медведев: А вообще в выборах заключены какие-то риски? По-моему, власть боится выборов, и региональных, и президентских.

Андрей Колесников: Рисков очень мало, но любое волеизъявление таит в себе некоторую опасность, и, соответственно, возможны неожиданности. Я думаю, если они боятся чего-то, то каких-то совсем неожиданных вещей, как когда-то неожиданным для них был протест в Хабаровске в связи с Фургалом. Но сейчас, на фоне этой всеобщей консолидации, основанной на всеобщем безразличии, наверное, не стоит ожидать каких-то неожиданностей. Тем не менее они волнуются и по поводу президентских выборов, ведь нужно что-то придумывать: технологию, месседжи, нужно думать, а с чем он идет, или достаточно уже идти ни с чем. И никто этого не заметит, а просто механически проголосуют за, и на этом все закончится.

Сергей Медведев: Андрей, твое отношение к институту "умного голосования", к стратегии Навального, ФБК? Имеет ли оно смысл в сегодняшней путинской России?

Андрей Колесников: Несмотря на то что есть некие доказательства эффективности этого инструмента, предъявляемые самим Навальным, я, честно говоря, этого не вижу, потому что на выходе мы имеем кандидатов власти от любой партии. На самом деле это однопартийная система, если это вообще можно назвать партийной системой. Поэтому особого смысла в этом, наверное, нет. На этих выборах дискутировался Екатеринбург: там были кандидаты "Яблока", "умное голосование", но для людей, которые пришли на выборы и решили выбирать демократического кандидата, тут все понятно. К тому же "умное голосование" – это все-таки технология, а не какая-то содержательная история, когда ты осмысленно за что-то голосуешь.

Сергей Медведев: Фактически нынешние выборы уже свелись к одной единственной функции – аккламации и подтверждения того, что император, как говорили в древнем Китае, имеет "мандат неба".

А каковы стратегии поведения гражданина в нынешней путинской России – это стратегия бойкота или попытки заявлять свою гражданскую позицию?

Андрей Колесников: Это очень сложный вопрос, потому что выборы совсем обессмыслены. Есть же еще добровольно-принудительное голосование, когда люди отчитываются перед своим начальником о том, как они голосуют. И это не только бюджетники, но это еще и зависимый частный сектор. Так что сейчас стратегия участия сводится почти к нулю.

Дмитрий Дубровский: Здесь есть такая ресоветизация гражданского протеста – уход его не то что в публичный протест, но и не то чтобы совсем эскапизм. Это, по-моему, поздняя советская практика, то, что Гавел называл силой бессильных.

Сергей Медведев: В любом случае главное, чтобы это была осознанная стратегия поведения и реализации своего гражданского достоинства, а не пассивного принятия той ситуации, которую приготовила власть для российского населения.