"Ничто не удастся утаить. Кроме правды", – заметил, говорят, Наполеон, находясь в своей первой ссылке на острове Эльба и размышляя о собственной жизни, какой она будет видеться потомкам. Император, которому нынче исполняется почтенных 240 лет, оказался прав. Он разошелся на сувениры, стал набором стандартных символов ("на нем треугольная шляпа и серый походный сюртук"), дал свое имя торту и коньяку... Для современного массового сознания Наполеон Бонапарт – почти комиксовый персонаж, этакий прадедушка Бэтмена и Супермена, тоже нечто драчливое, очень сильное и пережившее невероятные приключения.
Публика же посерьезнее часто склонна воспринимать историю не как комикс, а как эпос. Для эпоса мрачноватый Бонапарт с его кровавыми победами, неимоверным властолюбием и трагическим концом тоже подходит идеально. Нет более яркой, чем его судьба, иллюстрации того, как одному человеку удавалось не один год писать историю изрядной части этого мира. Вот только фраза, оброненная как-то императором уже на Святой Елене, не вписывается в образ творца истории и повелителя Европы. "Я никогда не принадлежал себе, - сказал Наполеон своему секретарю Лас-Казу. – Мною всегда руководили обстоятельства". Уж не за это ли признание ухватился полвека спустя Толстой, создавая своего Наполеона, который предстает в "Войне и мире" паяцем в руках истории – стихии, творимой волей огромных людских масс?
Но – помню со школьных лет – соглашаться со Львом Николаевичем как-то не очень хочется. Нельзя же, в самом деле, так безжалостно развенчивать столь впечатляющие эпопеи, как наполеоновская. Чем будет человечество без своих красивых и страшных сказок? К тому же вся история Первой империи говорит о том, что в каждый конкретный момент Наполеон достаточно четко знал, чего хочет, а уж в его умении добиваться целей сомневаться никак не приходится. Воля императора была заметным историческим фактором – иное дело, что не она одна. Да и источников этой воли, рискну утверждать, было совсем немного. Точнее – два: происхождение Наполеона и его профессия.
Наполионе ди Буонапарте был корсиканцем и военным. Истинным корсиканцем и гениальным военным – это и определило всю его потрясающую карьеру. Наполеон хотел покорить Францию – и сделал это за пять лет, от взятия Тулона, принесшего ему известность, до 18 брюмера, принесшего ему власть. Но, став главным французом, он остался корсиканцем – и бросился обустраивать жизнь своих многочисленных родственников, бездумно раздавая им короны покоренных государств. Как истинный корсиканец, он страдал от отсутствия сына (бастарды были не в счет) – и, бросив Жозефину, видимо, единственную женщину, которую действительно любил, женился, по его собственному выражению, "на чреве" австрийской принцессы. Клановостью, династичностью своего мышления Бонапарт действительно напоминал короля – но беда в том, что в глазах истинных, по рождению, королей он был не более чем корсиканским выскочкой.
Была у этой медали и обратная сторона, которую подметил один острослов, заметивший в день коронации Наполеона: "Быть Бонапартом – и стать королем. Так опуститься!". Став императором, Наполеон остался генералом Бонапартом – непревзойденным полководцем и никудышным политиком. Все его успехи, расширившие пределы Франции до Португалии и Иллирии, основывались только на силе его армий. После поражения 1812 года в России рассчитывать на свою непобедимость Наполеону больше не приходилось. Спасти империю теперь могла только политика и дипломатия – но генерал Бонапарт не умел быть дипломатом! А потому бросил в лицо королю дипломатов – Меттерниху, который привез ему выгодные мирные предложения противников, знаменитую тираду: "Ваши властители, рожденные на троне, могут двадцать раз позволить разбить себя и все же опять и опять возвращаться в свои дворцы, но я этого не могу, я сын удачи! Моя власть ни на день не переживет тот момент, когда я перестану быть сильным и внушать страх". Это были слова не политика, а военного.
Именно натура Наполеона, в основе которой лежали его происхождение и его профессия, и сделала его пленником обстоятельств. Он не мог не заботиться о своих братьях, сестрах и прочей родне, сколь бы бездарной, жадной и жалкой она ни была, какой бы политический ущерб она ему ни наносила, - иначе он перестал бы быть корсиканцем, а значит, самим собой. Он не мог не стремиться к завоеванию мира, поскольку только это может быть целью военного гения, а Бонапарта угораздило быть им. И по этой же причине он не мог помириться с противостоявшей ему коалицией держав – в условиях мира ему просто нечего было бы делать. И именно поэтому он был смертельно опасен не только для тех, против кого воевал, но и для страны, которую он, корсиканец, покорил первой и сделал своей - Франции. Но она, очарованная его гением, полтора десятка лет покорно шла за ним, принося ему все новые и новые жертвы. Наполеоновская эпопея – колоссальный кошмар, затмить который удалось только кошмарам совсем уже титаническим – обеим мировым войнам.
Но люди любят страшные сказки. До тех пор, пока сами не становятся их персонажами.
Публика же посерьезнее часто склонна воспринимать историю не как комикс, а как эпос. Для эпоса мрачноватый Бонапарт с его кровавыми победами, неимоверным властолюбием и трагическим концом тоже подходит идеально. Нет более яркой, чем его судьба, иллюстрации того, как одному человеку удавалось не один год писать историю изрядной части этого мира. Вот только фраза, оброненная как-то императором уже на Святой Елене, не вписывается в образ творца истории и повелителя Европы. "Я никогда не принадлежал себе, - сказал Наполеон своему секретарю Лас-Казу. – Мною всегда руководили обстоятельства". Уж не за это ли признание ухватился полвека спустя Толстой, создавая своего Наполеона, который предстает в "Войне и мире" паяцем в руках истории – стихии, творимой волей огромных людских масс?
Но – помню со школьных лет – соглашаться со Львом Николаевичем как-то не очень хочется. Нельзя же, в самом деле, так безжалостно развенчивать столь впечатляющие эпопеи, как наполеоновская. Чем будет человечество без своих красивых и страшных сказок? К тому же вся история Первой империи говорит о том, что в каждый конкретный момент Наполеон достаточно четко знал, чего хочет, а уж в его умении добиваться целей сомневаться никак не приходится. Воля императора была заметным историческим фактором – иное дело, что не она одна. Да и источников этой воли, рискну утверждать, было совсем немного. Точнее – два: происхождение Наполеона и его профессия.
Наполионе ди Буонапарте был корсиканцем и военным. Истинным корсиканцем и гениальным военным – это и определило всю его потрясающую карьеру. Наполеон хотел покорить Францию – и сделал это за пять лет, от взятия Тулона, принесшего ему известность, до 18 брюмера, принесшего ему власть. Но, став главным французом, он остался корсиканцем – и бросился обустраивать жизнь своих многочисленных родственников, бездумно раздавая им короны покоренных государств. Как истинный корсиканец, он страдал от отсутствия сына (бастарды были не в счет) – и, бросив Жозефину, видимо, единственную женщину, которую действительно любил, женился, по его собственному выражению, "на чреве" австрийской принцессы. Клановостью, династичностью своего мышления Бонапарт действительно напоминал короля – но беда в том, что в глазах истинных, по рождению, королей он был не более чем корсиканским выскочкой.
Была у этой медали и обратная сторона, которую подметил один острослов, заметивший в день коронации Наполеона: "Быть Бонапартом – и стать королем. Так опуститься!". Став императором, Наполеон остался генералом Бонапартом – непревзойденным полководцем и никудышным политиком. Все его успехи, расширившие пределы Франции до Португалии и Иллирии, основывались только на силе его армий. После поражения 1812 года в России рассчитывать на свою непобедимость Наполеону больше не приходилось. Спасти империю теперь могла только политика и дипломатия – но генерал Бонапарт не умел быть дипломатом! А потому бросил в лицо королю дипломатов – Меттерниху, который привез ему выгодные мирные предложения противников, знаменитую тираду: "Ваши властители, рожденные на троне, могут двадцать раз позволить разбить себя и все же опять и опять возвращаться в свои дворцы, но я этого не могу, я сын удачи! Моя власть ни на день не переживет тот момент, когда я перестану быть сильным и внушать страх". Это были слова не политика, а военного.
Именно натура Наполеона, в основе которой лежали его происхождение и его профессия, и сделала его пленником обстоятельств. Он не мог не заботиться о своих братьях, сестрах и прочей родне, сколь бы бездарной, жадной и жалкой она ни была, какой бы политический ущерб она ему ни наносила, - иначе он перестал бы быть корсиканцем, а значит, самим собой. Он не мог не стремиться к завоеванию мира, поскольку только это может быть целью военного гения, а Бонапарта угораздило быть им. И по этой же причине он не мог помириться с противостоявшей ему коалицией держав – в условиях мира ему просто нечего было бы делать. И именно поэтому он был смертельно опасен не только для тех, против кого воевал, но и для страны, которую он, корсиканец, покорил первой и сделал своей - Франции. Но она, очарованная его гением, полтора десятка лет покорно шла за ним, принося ему все новые и новые жертвы. Наполеоновская эпопея – колоссальный кошмар, затмить который удалось только кошмарам совсем уже титаническим – обеим мировым войнам.
Но люди любят страшные сказки. До тех пор, пока сами не становятся их персонажами.
