Федеральный канцлер Германии Ангела Меркель и президент Франции Николя Саркози, вместе чествующие память ветеранов Первой мировой, – настоящий символ исторического примирения. Для России Первая мировая навсегда скрылась за революционными кострами октябрьского переворота, братоубийством, репрессиями большевиков, перешедшими во Вторую мировую и продолжившимися после победы. Но для Европы именно Первая мировая – символ великой трагедии континента. Не в последнюю очередь потому, что два главных монстра ушедшего века, гитлеризм и сталинизм, – родом из той войны.
Для того чтобы канцлер Германии оказалась рядом с президентом Франции, понадобилось почти столетие! Казалось бы, почему именно этот жест давался с таким трудом, когда уже были сделаны многие впечатляющие поступки, позволившие раз и навсегда распрощаться с прошлым? Неужели приехать в Париж и возложить цветы у Триумфальной арки труднее, чем, например, встать на колени у памятника жертвам восстания в Варшавском гетто, как это сделал федеральный канцлер Вилли Брандт?
Но все дело в том, что фашизм получил в Европе, да и в мире, общую негативную оценку. Канцлер Брандт, навсегда вошедший в историю - в том числе и своим поступком в Варшаве - был убежденным антифашистом, и стремление почтить память жертв нацизма полностью соответствовало его собственным убеждениям.
С Первой мировой войной сложнее. О ней у каждого из европейских народов – своя память. Именно поэтому то, что руководители Германии и Франции оказались рядом именно 11 ноября – событие.
И это важнее многих соглашений, деклараций, красивых фраз. Политики – чуткие люди, они увидели, что до исторического примирения дозрело общество и той, и другой страны.
Это примирение могло бы стать важным уроком для постсоветского пространства. Врагами и оппонентами здесь оказываются страны и народы, которым, по существу, нечего делить. Францию и Германию разделяла куда большая историческая пропасть, чем, например, Россию и Грузию.
Французские и немецкие историки оценивают многие события собственной истории и истории континента по-разному. Но сближения Германии и Франции все это не отменяет, напротив, делает более серьезными и результативными сами дискуссии. Это при условии, что целью дискуссий является взаимопонимание между странами и народами, а не разжигание вражды между ними. Это при понимании, что истина – даже если она горька и даже если "вариантов правды" несколько – должна не разъединять, а объединять.
Пожалуй, присутствие у мемориала жертвам Голодомора, вокруг оценки которого сломано столько копий в Москве и Киеве, патриарха Кирилла, а теперь и президента Белоруссии Александра Лукашенко – первый шаг к такому пониманию.
Надеюсь, что рано или поздно у этого памятника мы увидим не только президента Украины, но и российского руководителя – даже если их представления о событиях 30-х годов не сходятся. Дистанция, которую придется пройти в таком случае президенту России, будет явно меньше, нежели путь германского федерального канцлера Меркель к парижской Триумфальной арке.
Для того чтобы канцлер Германии оказалась рядом с президентом Франции, понадобилось почти столетие! Казалось бы, почему именно этот жест давался с таким трудом, когда уже были сделаны многие впечатляющие поступки, позволившие раз и навсегда распрощаться с прошлым? Неужели приехать в Париж и возложить цветы у Триумфальной арки труднее, чем, например, встать на колени у памятника жертвам восстания в Варшавском гетто, как это сделал федеральный канцлер Вилли Брандт?
Но все дело в том, что фашизм получил в Европе, да и в мире, общую негативную оценку. Канцлер Брандт, навсегда вошедший в историю - в том числе и своим поступком в Варшаве - был убежденным антифашистом, и стремление почтить память жертв нацизма полностью соответствовало его собственным убеждениям.
С Первой мировой войной сложнее. О ней у каждого из европейских народов – своя память. Именно поэтому то, что руководители Германии и Франции оказались рядом именно 11 ноября – событие.
И это важнее многих соглашений, деклараций, красивых фраз. Политики – чуткие люди, они увидели, что до исторического примирения дозрело общество и той, и другой страны.
Это примирение могло бы стать важным уроком для постсоветского пространства. Врагами и оппонентами здесь оказываются страны и народы, которым, по существу, нечего делить. Францию и Германию разделяла куда большая историческая пропасть, чем, например, Россию и Грузию.
Французские и немецкие историки оценивают многие события собственной истории и истории континента по-разному. Но сближения Германии и Франции все это не отменяет, напротив, делает более серьезными и результативными сами дискуссии. Это при условии, что целью дискуссий является взаимопонимание между странами и народами, а не разжигание вражды между ними. Это при понимании, что истина – даже если она горька и даже если "вариантов правды" несколько – должна не разъединять, а объединять.
Пожалуй, присутствие у мемориала жертвам Голодомора, вокруг оценки которого сломано столько копий в Москве и Киеве, патриарха Кирилла, а теперь и президента Белоруссии Александра Лукашенко – первый шаг к такому пониманию.
Надеюсь, что рано или поздно у этого памятника мы увидим не только президента Украины, но и российского руководителя – даже если их представления о событиях 30-х годов не сходятся. Дистанция, которую придется пройти в таком случае президенту России, будет явно меньше, нежели путь германского федерального канцлера Меркель к парижской Триумфальной арке.
