В столице Южной Кореи Сеуле проходит очередной саммит стран "большой двадцатки", на долю которых приходится 80 процентов мировой экономики. В его повестке – регулирование финансовых рынков и преодоление дисбалансов в мировой торговле.
Однако необходимые для этого решения страны "большой двадцатки" представляют себе слишком по-разному. На предыдущем саммите G20 в июне этого года его участники спорили о стратегии "выхода из антикризисных мер" поддержки национальных экономик.
Теперь среди главных тем – недопущение так называемых "валютных войн", вызванных попытками развивающихся стран защитить свои валюты, а также преодоление внешнеторговых дисбалансов. В центре этих дискуссий – экономическая политика Китая, крупнейшего мирового экспортера товаров, обладающего самыми крупными валютными резервами. О ситуации в китайской экономике рассуждает научный сотрудник Гуверовского института Стэнфордского университета профессор Михаил Бернштам:
– В Китае проводится политика низкой рождаемости, политика "одна семья – один ребенок". Сейчас выяснилось, что родители уже не могут рассчитывать на поддержку своих детей в старости, что было традиционно для Китая. Поэтому теперь китайцы копят деньги на старость, сберегают, как никто и никогда в мире. Кроме того, Китай импортирует намного меньше, чем экспортирует – внутреннее потребление в Китае низкое. Эта разница создает огромный положительное сальдо торгового баланса. В течение последних лет превышение экспорта над импортом составляло сначала 200 миллиардов долларов в год, потом дошло до 400 миллиардов долларов в год, а сейчас стабилизировалось на уровне примерно 300 миллиардов долларов в год. Сложим эти суммы за последние годы и получим триллионы долларов внешнеторгового профицита. Значительная часть этих средств была куплена китайским центральным банком и накоплена в его резервах. Это делалось и делается для того, чтобы притекающая в страну валютная масса не привела к росту курса юаня, – говорит Бернштам.
На фоне низких процентных ставок на Западе глобальные инвесторы направляют капитала в страны с растущей экономикой, где ставки выше. Это, констатирует Бернштам, порождает ответные меры со стороны стран с растущей экономикой для сдерживания роста курса собственных валют:
– Вопрос "жизни и смерти" для растущих стран – стабильность их валют. Как показал финансовый кризис в Юго-Восточной Азии 1997-1998 годов, даже такая мощная экономика как в Южной Корее может просто рухнуть из-за огромного притока капитала, а потом его оттока из-за кризиса национальной валюты. За прошедшие с тех пор 13 лет огромными усилиями страны Азиатско-Тихоокеанского региона добились валютной стабильности. И вдруг с Запада, где процентные ставки близки к нулю, вновь начинается огромный приток капитала в эти растущие экономики. На это они отвечают ограничением притока капиталов. Это снижает эффективность растущих экономик, но защищает их национальную валюту. Это еще одна проблема, которая создает некий раскол в G20. Прийти к какому-то единому решению страны "большой двадцатки" просто не могут по той простой причине, что их интересы – противоположны, – заключает Бернштам.
Как и на предыдущем саммите G20 в Канаде, речь вновь пойдет об экономической стратегии правительств разных стран. В США, например, только что решено "влить" в экономику около 600 миллиардов долларов. В Европе, наоборот, Европейский центральный банк настаивает на том, чтобы страны Евросоюза постепенно сворачивали меры антикризисной поддержки национальных экономик. То есть стратегии противоположны. Но делает ли это некое соглашение на саммите G20 маловероятным в принципе? Вот, что об этом думает сотрудник Института мировой экономики в городе Киле (Германия) Клаус-Юрген Герн:
– А так ли уж необходимо некое общее соглашение? В разных регионах мира экономическая ситуация не однородна. В США, например, на фоне минимального экономического роста, безработица остается высокой, а инфляция, наоборот, значительно ниже оптимального, по мнению финансовых властей, уровня. Поэтому центральный банк США и объявил недавно о новых стимулах для ускорения роста экономики.
В Европе ситуация иная. Финансовая политика в еврозоне направлена, в первую очередь, на стабилизацию цен, а не на расширение занятости. Нынешняя экономическая конъюнктура в ЕС целом более благоприятная, а текущая инфляция в Европе, хотя почти вдвое выше, чем в США, тем не менее, остается в допустимых пределах. Поэтому Европейский центральный банк не видит необходимости в дополнительных стимулах роста экономики. Напротив, в Евросоюзе полагают, что если центральные банки стран ЕС будут и впредь предоставлять немалые средства национальным экономикам, это лишь увеличит риск разгона инфляции.
Если в США вливание в экономику новых денег вполне оправданно в текущей ситуации, то в Европе – наоборот. Поэтому каждая страна проводит собственную политику – как до саммита G20, так и после, – подытоживает Герн.
Поэтому наиболее вероятным многим экспертам представляется выработка на саммите G20 в Сеуле в лучшем случае соглашения, например, о механизмах регулирования бизнеса крупнейших банков и финансовых компаний...
Однако необходимые для этого решения страны "большой двадцатки" представляют себе слишком по-разному. На предыдущем саммите G20 в июне этого года его участники спорили о стратегии "выхода из антикризисных мер" поддержки национальных экономик.
Теперь среди главных тем – недопущение так называемых "валютных войн", вызванных попытками развивающихся стран защитить свои валюты, а также преодоление внешнеторговых дисбалансов. В центре этих дискуссий – экономическая политика Китая, крупнейшего мирового экспортера товаров, обладающего самыми крупными валютными резервами. О ситуации в китайской экономике рассуждает научный сотрудник Гуверовского института Стэнфордского университета профессор Михаил Бернштам:
– В Китае проводится политика низкой рождаемости, политика "одна семья – один ребенок". Сейчас выяснилось, что родители уже не могут рассчитывать на поддержку своих детей в старости, что было традиционно для Китая. Поэтому теперь китайцы копят деньги на старость, сберегают, как никто и никогда в мире. Кроме того, Китай импортирует намного меньше, чем экспортирует – внутреннее потребление в Китае низкое. Эта разница создает огромный положительное сальдо торгового баланса. В течение последних лет превышение экспорта над импортом составляло сначала 200 миллиардов долларов в год, потом дошло до 400 миллиардов долларов в год, а сейчас стабилизировалось на уровне примерно 300 миллиардов долларов в год. Сложим эти суммы за последние годы и получим триллионы долларов внешнеторгового профицита. Значительная часть этих средств была куплена китайским центральным банком и накоплена в его резервах. Это делалось и делается для того, чтобы притекающая в страну валютная масса не привела к росту курса юаня, – говорит Бернштам.
На фоне низких процентных ставок на Западе глобальные инвесторы направляют капитала в страны с растущей экономикой, где ставки выше. Это, констатирует Бернштам, порождает ответные меры со стороны стран с растущей экономикой для сдерживания роста курса собственных валют:
– Вопрос "жизни и смерти" для растущих стран – стабильность их валют. Как показал финансовый кризис в Юго-Восточной Азии 1997-1998 годов, даже такая мощная экономика как в Южной Корее может просто рухнуть из-за огромного притока капитала, а потом его оттока из-за кризиса национальной валюты. За прошедшие с тех пор 13 лет огромными усилиями страны Азиатско-Тихоокеанского региона добились валютной стабильности. И вдруг с Запада, где процентные ставки близки к нулю, вновь начинается огромный приток капитала в эти растущие экономики. На это они отвечают ограничением притока капиталов. Это снижает эффективность растущих экономик, но защищает их национальную валюту. Это еще одна проблема, которая создает некий раскол в G20. Прийти к какому-то единому решению страны "большой двадцатки" просто не могут по той простой причине, что их интересы – противоположны, – заключает Бернштам.
Как и на предыдущем саммите G20 в Канаде, речь вновь пойдет об экономической стратегии правительств разных стран. В США, например, только что решено "влить" в экономику около 600 миллиардов долларов. В Европе, наоборот, Европейский центральный банк настаивает на том, чтобы страны Евросоюза постепенно сворачивали меры антикризисной поддержки национальных экономик. То есть стратегии противоположны. Но делает ли это некое соглашение на саммите G20 маловероятным в принципе? Вот, что об этом думает сотрудник Института мировой экономики в городе Киле (Германия) Клаус-Юрген Герн:
– А так ли уж необходимо некое общее соглашение? В разных регионах мира экономическая ситуация не однородна. В США, например, на фоне минимального экономического роста, безработица остается высокой, а инфляция, наоборот, значительно ниже оптимального, по мнению финансовых властей, уровня. Поэтому центральный банк США и объявил недавно о новых стимулах для ускорения роста экономики.
В Европе ситуация иная. Финансовая политика в еврозоне направлена, в первую очередь, на стабилизацию цен, а не на расширение занятости. Нынешняя экономическая конъюнктура в ЕС целом более благоприятная, а текущая инфляция в Европе, хотя почти вдвое выше, чем в США, тем не менее, остается в допустимых пределах. Поэтому Европейский центральный банк не видит необходимости в дополнительных стимулах роста экономики. Напротив, в Евросоюзе полагают, что если центральные банки стран ЕС будут и впредь предоставлять немалые средства национальным экономикам, это лишь увеличит риск разгона инфляции.
Если в США вливание в экономику новых денег вполне оправданно в текущей ситуации, то в Европе – наоборот. Поэтому каждая страна проводит собственную политику – как до саммита G20, так и после, – подытоживает Герн.
Поэтому наиболее вероятным многим экспертам представляется выработка на саммите G20 в Сеуле в лучшем случае соглашения, например, о механизмах регулирования бизнеса крупнейших банков и финансовых компаний...
