В 1979 году в привокзальном буфете немецкого городка я сочинил стихи с ностальгическим привкусом:

Вцепившись в поручень вагона
мясистой рукой,
она забирается в тамбур.
Её плевать, что весь вокзал
видит её трусы.
Усаживается, достаёт из кошёлки
крутые яйца, бухает о столик.
Как зовут эту тётку?
-Восточная Европа.

Сейчас таких стихов я бы не сочинил. Колготки одержали окончательную победу над трусами. Сэндвичи в целлофановой упаковке вытеснили котлету с чесноком. Тётка стала дамой и поезду предпочитает самолёт. Но вот какой вопрос меня мучит: почему в XXI веке в Белоруссии, России и Украине крутят баранку пацаны из подворотни?

Я писатель и ищу ответы на главные вопросы в языке. Но что-то не клеится, не складывается. Белорусский язык бережно собирали по крохам, по кусочкам, украинский стирали в порошок, но не стёрли, русский был и остаётся одним из самых цивилизованных в мире языков. И всё же почему в Белоруссии, России и Украине крутят баранку те же пацаны из подворотни?

Социологи могут ответить, что эти народы пережили социальный катаклизм такой мощи, что от уклада жизни, традиций, национальной памяти остались только рожки да ножки. Географы пеняют на суровый климат. Историки говорят о влиянии восточных деспотий. Психологи - о преобладании соборности над индивидуализмом. Гастрономы – о вреде водки. Но я всё равно – хоть убей - не могу понять, почему в Белоруссии, Украине и России крутят баранку пацаны из подворотни.