Когда-то этот городской парк культуры и отдыха носил имя М.И. Калинина. Теперь это парк имени Т.Г. Шевченко. Город по-прежнему остался «Чернiвцями», хотя в скобках в его биографии перечислены ещё несколько имён «Чернiвцiв» на разных языках.
Я хорошо помню этот парк. Мне было лет десять или одиннадцать, когда в Черновцы приехал джаз-оркестр под управлением Малагамбы. Это был румынский оркестр. В Москве уже аплодировали Вану Клиберну, Иву Монтану, перуанке Име Сумак, а в Черновцах музыку всей заграницы представлял Малагамба. В Румынии он считался лучшим ударником Бухареста всех времён, а у нас он был лучшим ударником мира.
Вместе с мальчишками моего двора я приходил в парк, чтобы из-за высокого забора послушать заморские ритмы. Щелей в заборе не было, и мы становились друг другу на плечи, вытягивали шеи, и так хотя бы минуту пожирали глазами и ушами неугомонного Малагамбу. В зал нас не пускали: до 16-ти лет нам ещё оставалась целая вечность.
Я вспомнил об этих концертах в начале сентября 2011 года на поэтическом фестивале в Черновцах. Меня попросили сказать несколько слов поэтам из разных стран в гостинице, расположенной напротив городского парка, и я поделился с ними детскими воспоминаниями. После ко мне подошёл румынский поэт и сказал, что его отец тоже был «малагамбистом». В течение недели в городе звучали стихи на полдюжине языков и даже диалектах этих языков: гуцульском, немецко-швейцарском, немецко-австрийском. Но я снова и снова вспоминал о Малагамбе. Тогда, в конце пятидесятых, не только дети, но и все советские люди были «до 16 лет». Их не пускали, не подпускали, не выпускали. До перестройки ещё оставалась целая вечность. Вся нация вытягивала шею, чтобы хоть краем глаза увидеть, что же происходит за железным занавесом. Иногда удавалось не только увидеть, но и что-то услышать. Джаз был для меня тем же, что для детей с недобором кальция – мел. Он был гулким эхом свободы. Был и остался. Уже в Праге в ХХI веке я написал о нём стихи:
Её можно назвать
«побегом раба».
Ночью он крадётся из загона,
Походя гладя псов.
Подымается к ручью
И пускается во все лопатки
вверх по течению.
Бежит грузно, сосредоточенно.
Ему вслед шипят гремучие змеи
И облизываются пиявки.
Он рвёт на Север к границе штата Теннеси.
Днём будет спать,
А ночью снова рвать на Север.
О чём я?
Верно.
О джазовой импровизации.
Я хорошо помню этот парк. Мне было лет десять или одиннадцать, когда в Черновцы приехал джаз-оркестр под управлением Малагамбы. Это был румынский оркестр. В Москве уже аплодировали Вану Клиберну, Иву Монтану, перуанке Име Сумак, а в Черновцах музыку всей заграницы представлял Малагамба. В Румынии он считался лучшим ударником Бухареста всех времён, а у нас он был лучшим ударником мира.
Вместе с мальчишками моего двора я приходил в парк, чтобы из-за высокого забора послушать заморские ритмы. Щелей в заборе не было, и мы становились друг другу на плечи, вытягивали шеи, и так хотя бы минуту пожирали глазами и ушами неугомонного Малагамбу. В зал нас не пускали: до 16-ти лет нам ещё оставалась целая вечность.
Я вспомнил об этих концертах в начале сентября 2011 года на поэтическом фестивале в Черновцах. Меня попросили сказать несколько слов поэтам из разных стран в гостинице, расположенной напротив городского парка, и я поделился с ними детскими воспоминаниями. После ко мне подошёл румынский поэт и сказал, что его отец тоже был «малагамбистом». В течение недели в городе звучали стихи на полдюжине языков и даже диалектах этих языков: гуцульском, немецко-швейцарском, немецко-австрийском. Но я снова и снова вспоминал о Малагамбе. Тогда, в конце пятидесятых, не только дети, но и все советские люди были «до 16 лет». Их не пускали, не подпускали, не выпускали. До перестройки ещё оставалась целая вечность. Вся нация вытягивала шею, чтобы хоть краем глаза увидеть, что же происходит за железным занавесом. Иногда удавалось не только увидеть, но и что-то услышать. Джаз был для меня тем же, что для детей с недобором кальция – мел. Он был гулким эхом свободы. Был и остался. Уже в Праге в ХХI веке я написал о нём стихи:
Её можно назвать
«побегом раба».
Ночью он крадётся из загона,
Походя гладя псов.
Подымается к ручью
И пускается во все лопатки
вверх по течению.
Бежит грузно, сосредоточенно.
Ему вслед шипят гремучие змеи
И облизываются пиявки.
Он рвёт на Север к границе штата Теннеси.
Днём будет спать,
А ночью снова рвать на Север.
О чём я?
Верно.
О джазовой импровизации.
