12 августа в Петербурге, в Никольском соборе и на Серафимовском кладбище прошли траурные мероприятия, посвященные памяти 118 моряков-подводников, погибших 15 лет назад в Баренцевом море в атомной подводной лодке «Курск».

Сегодня мы в гостях у капитана 2-го ранга, известного петербургского писателя Александра Покровского.

- Александр Михайлович, я вам задам тот же вопрос, который недавно задавал председателю Петербургского клуба моряков-подводников Игорю Курдину. Прошло 15 лет со дня катастрофы «Курска», оборвавшей жизни 118 моряков-подводников. Какие вопросы сегодня остались без ответов?

- Я бы все-таки хотел узнать, сколько они жили в корме после взрывов? Шесть часов, двадцать шесть часов или трое суток? Мнения на этот счет разнятся. Я считаю (по многим причинам), что они там прожили около трех суток. Но я готов принять чужую точку зрения, если она будет обоснована. Пока меня другие мнения не убеждают. Меня смущают эти «механические стуки», которые фиксировали трое суток, а потом перестали фиксировать. Если бы это был механический стук, то он продолжался бы. Допустим, какая-то банка бьется о борт, так она и дальше билась бы. Строить эти догадки было очень тяжело. И сейчас тяжело. И в этом нет сейчас никакой ясности.

Я готов выслушать другие аргументы, но я просто знаю изнутри, как там все устроено. Люди не могут погибнуть в течение шести часов. Они будут предпринимать какие-то действия для своего спасения. Я понимаю: удар, они – в темноте. Но, пока они будут приходить в себя, это и пройдет шесть часов. Либо они погибают сразу, либо живут трое суток. Это физиология. Через какое время начали штурмовать Беслан? Через трое суток. Норд-Ост? Через трое суток. Трое суток это – то критическое время, в течении которого человеческий организм сначала привыкает к ситуации, борется, приспосабливается, а потом бунтует. Человек потом будет выходить из потопленной лодки, бросаться на заграждения, входить в пылающую комнату и т.д. Эти трое суток – критический момент, и я хотел бы знать, что тогда происходило.

- Разве у них была возможность так долго находиться в разрушенном «Курске»?

- Очень тяжело думать за людей, которые находятся в таких условиях. Конечно, тот психологический стресс, который они испытали, был велик. Во-первых, полная темнота. К ней постепенно привыкают. У нас, подводников, была такая подготовка: нам завязывали глаза, и в полной темноте человек должен был наощупь определить, где он находится.

Если вы помните, был фильм «72 метра» по моему рассказу. Можно вспомнить ситуацию, произошедшую в первые дни войны. Наша подводная лодка подорвалась на мине, люди в полной темноте переныривали из отсека в отсек и добрались до первого отсека. В полной темноте выгрузили из торпедного аппарата торпеду, нашли дыхательные аппараты и вышли на поверхность. Три человека. Из них один погиб, но он был изначально морально «заточен» на гибель, постоянно говорил, что они погибнут. Такие люди погибают сразу. У них начинается кислородное голодание, азотное отравление. Но рядом были два матроса, они пытались привести его в чувство, надевали на него маску дыхательного аппарата, которую он постоянно срывал, и в конце концов вытащили его на поверхность, но он умер. А эти двое, при той же самой температуре воды в восемь градусов, добрались до берега и воевали до конца войны.

Всё зависит от людей. Поэтому я и говорю, что очень трудно составить модель поведения: ситуация такая, что обостряются все чувства, и в человеке просыпаются новые какие-то силы, или, наоборот, у него упадок сил, невероятная стойкость перед лицом смерти. И, судя по содержанию сахара в печени, по расходу этого сахара можно сказать, что человек либо паникует, либо спокойно воспринимает происходящее. У них было спокойствие, как говорили медики.

- Получается, что государственная комиссия, проводившая расследование катастрофы «Курска», не ответила на многие вопросы?

- Я знаю, что у нас на подводных лодках есть аварийные фонари. Такой фонарь рассчитан на 48 часов работы. Я не могу сказать, стояли на «Курске» эти фонари на подзарядке или были заряжены, но таких фонарей обычно больше десятка. Хотя бы один фонарь из десяти у них горел? Я думаю, что горел. Нужно было обязательно найти водолазные свитера. Были они в отсеке или не были, неизвестно. Температура в таких случаях падает очень быстро. Восемь градусов, которые за бортом, очень скоро будут в отсеке.

Моряки все были в СГП - гидрокостюмах подводников. Было на них водолазное белье или нет – тайна великая. Но, по идее, должно было быть. Если было, то да, существовала возможность принять меры для спасения. Таких мер существует масса. Можно было вычислить количество угарного газа, сколько осталось кислорода. Для этого есть специальные приборы, которые работают без света. Можно было снарядить кислородные комплекты, и скорее всего, они были снаряжены. Но, судя по объему воздуха, который находился внутри отсека на момент катастрофы, они могли существовать, совершенно ничего не снаряжая, в течение недели. Неделю они могли жить! По пище, по воде – тоже. Есть аварийный запас пищи. Да и неделю человек, особенно в стрессе, может голодать без последствий.

Что еще они могли сделать? Можно было продуть корму. Существует цистерна главного балласта. С местного поста, с кормового отсека мы пускаем воздух, и корма отрывается от дна. То есть лодка должна была встать на попа. Они это сделали? Нет. Можно было просто дать воздух в отсек, и тогда не было бы просачивания воды из-за борта. Это было сделано частично…

​- 26 июля обнародована обновленная морская доктрина России. Одна из новых задач, которая была поставлена в этом документе, это «обеспечение мобилизационной готовности». Многие эксперты восприняли это как вступление России в состояние постоянной готовности к войне. В последние года два, особенно после аннексии Крыма и так называемой Новороссии чуть ли не каждый день идут сообщения о различных маневрах, каких-то перебросках войск, создании нового оружия и т.д. У вас, Александр Михайлович, нет ощущения, что в Кремле готовятся к войне?

- На мой взгляд, это обычная, нормальная жизнь армии. Раньше, во времена СССР, армия была закрытой организацией. Сейчас все эти внезапные военные учения – обычная боевая подготовка. Просто сейчас это афишируется, сейчас это звучит. А в те времена хоть и появлялись такие сообщения, например, о больших маневрах, страна никак на них не реагировала. Она как спала, так и спала. Ничего нового, ничего нервозного, что вызывало бы ужас у общественности, я в происходящем не вижу.

Мы в советское время ходили в море по 250 суток, по две «автономки» в году. Это было обычное дело. Для сравнения - американские моряки ходят в такие «автономки» по 56 суток в году. Такая напряженная жизнь в течение 10 лет: без выходных, без отпусков, при невеликой зарплате, - была обычным делом. Сейчас это освещается в СМИ, получает резонанс. Два самолета, российский и натовский вылетают на встречу друг с другом, у границы разворачиваются и идут вдоль границы. И раньше такое было, и сейчас.

- «Холодная война»!

- Да, раньше это называлось «холодной войной». Но раньше она была круче. У нас, например, были «навалы». «Навал» - это когда зарубежное судно заходит в наши территориальные воды, а навстречу ему выходит наш сторожевик и сообщает на судно: «Вы вошли в наши территориальные воды!», а с судна отвечают: «Не согласен с вами! Я нахожусь в нейтральных водах!». Идет такой диалог, и после этого начинается атака. Судно должно быть вытеснено из наших территориальных вод. Сторожевик наваливается на судно: подскакивает на волне и с помощью якоря обрушает ему борт вместе со всеми контейнерами и ракетами. После этого на зарубежном судне наступает ужас, оно разворачивается и уходит. Столкновения лоб в лоб, любые обстрелы - это и есть «холодная война». Когда нынешние игры боеготовности перерастут в настоящую «холодную войну», я не могу сказать, но, если не отступить, то, наверное, удастся избежать перерастания в полноценную «холодную войну». Но я не уверен, что Запад выиграет «холодную войну».

- Почему?

- Вы знаете, когда оценивалась армия Чингис-хана, было заявлено, что она побеждает потому, что ее воины спят на земле. Наша армия побеждает потому, что у нас - бесчеловечное отношение к собственному солдату. Но это - единственное отношение, которое способствует тому, что этот солдат становится солдатом. Это солдат. Его можно трое суток не кормить, он будет трое суток бежать… Он потом, может быть, упадет и умрет, дело частное. Но его можно трое суток не поить, ему можно не давать спать. Я один раз не спал десять суток. Нашего солдата никто не жалеет, и он выиграет. Их солдат ходит в памперсах и при минус восьми градусах не воюет. А у нас воюет с отмороженной задницей при минус пятидесяти. Разница – в цивилизациях. Мы – не цивилизованные, а они – цивилизованные. Вот по этой причине наш солдат непобедим, - так думает капитан 2-го ранга, петербургский писатель Александр Покровский.