Архивный проект "Радио Свобода на этой неделе 20 лет назад". Самое интересное и значительное из архива Радио Свобода двадцатилетней давности. Незавершенная история. Еще живые надежды. Могла ли Россия пойти другим путем?

Русские вопросы. "Потемкинские деревни" в Крыму: миф или реальность? Впервые в эфире 8 марта 1997.

Иван Толстой: Мы продолжаем цикл передач "Русская религиозность", который подготовил специально для нашей программы академик Александр Михайлович Панченко. Все передачи цикла сопровождаются древнерусскими песнопениями в исполнении петербургского хора "Россика", руководитель - Валентина Копылова.

Тема сегодняшней передачи "Потемкинские деревни. Миф или реальность?"

​Александр Панченко: Словосочетание "потемкинские деревни" для русского мало-мальски образованного человека давно стало привычным фразеологизмом. Так говорят "о чем-либо, специально устроенном для создания ложного впечатления видимого, показного благополучия, скрывающего истинное положение, состояние чего-либо". Это я процитировал 10 том, вышедший в 1960 году, "Академического словаря современного русского литературного языка". Общепринято, что это выражение - реакция трезвомыслящих и наблюдательных людей, которые во время путешествия Екатерины Второй в Новороссийские степи и в только что присоединенный Крым не дали ослепить себя пышными празднествами, устроенными российским генерал-губернатором, светлейшим князем Потемкиным-Таврическим. За роскошным фасадом эти люди разглядели истинное положение дел. Но как было на самом деле? Составители "Академического словаря" присоединяются к гласу народа без всяких оговорок. "Выражение возникло после того, как князь Потемкин при посещении Крыма Екатериной Второй установил на пути следования императрицы декоративные подобия селений, чтобы убедить ее в успехах своей деятельности".

Конечно, глас народа - глас Божий, но есть старое риторическое правило, согласно которому всякую максиму надо подвергать сомнению. И действительно, если одному человеку свойственно ошибаться, то не менее свойственны ошибки и целому этносу или хотя бы популяции. Давайте проверим и вернемся в этот замечательный 1787 год. Путешествие Екатерины было чрезвычайно торжественным, в нем участвовало много и русских людей, и иностранцев, и два европейских монарха, которые присоединились по дороге и потом уехали. Это прежде всего польский король, потому что шли последние годы Речи Посполитой, Станислав-Август, и император Священной Римской Империи, а не Австрийской Империи, каковой она стала после Аустерлица в 1806 году, Иосиф Второй, знаменитый реформатор на троне, как и Екатерина, который путешествовал, со свитой, разумеется, под именем графа Фалькенштейна. Это инкогнито вовсе не значило, что он скрывал свое императорское достоинство и скрывал, кто он такой, нет, это вообще было у монархов принято, когда какое-то частное путешествие совершается, быть под другим именем. Ну, у нас это начал Петр, который в первую поездку русского государя за границу принял себе имя Петр Михайлов. Это так и продолжалось. Например, когда наследник престола Павел Петрович с первой своей женою ездил по Европе, то он называл себя графом Северным, хотя все знали, что он цесаревич. Итак, что же пишут об этом путешествии? Обратимся к мемуарам шведа-очевидца Иоанна-Альберта Эренстрема: "От природы пустые степи... были распоряжениями Потемкина населены людьми. На большом расстоянии видны были деревни, но они были намалеваны на ширмах. Люди же и стада пригнаны фигурировать для этого случая, чтобы дать самодержице выгодное понятие о богатстве этой страны... Везде видны были магазины с прекрасными серебряными вещами и дорогими ювелирными товарами, но магазины были одни и те же и перевозились с одного ночлега (Екатерины) на другой". Правда, это выдержка не из дневника, а из мемуаров, которые сочинялись спустя десятилетия после путешествия (автор этих мемуаров жил долго и дожил до 1847 года). А жанр мемуаров вообще не свободен от анахронизмов - не только фактических, но и умозрительных, оценочных. К тому же швед-очевидец человек очень недостойный: это политический авантюрист, который служил то своей родине, то России, стаивал у позорного столба (в буквальном смысле слова) и однажды чуть не потерял голову на эшафоте, получив помилование в самый последний момент.

Но примерно так же думал и император Иосиф Второй. Обратимся к сочинениям одного его приближенного, сопровождавшего императора в этой русской поездке: "Живописные селения были всего-навсего театральными декорациями. Екатерине несколько раз кряду показывали одно и то же стадо скота, которое перегоняли по ночам на новое место. В воинских магазинах мешки были наполнены не зерном, а песком". Причем, это стадо скота вошло в более высокую мифологию: что Иосиф обратил внимание, что у какой-то лошадки - белый чулок, и все время в этом белом чулке встречалась она ему в разных местах. И русские говорили о "потемкинских деревнях". Например, князь Щербатов: "Монархиня видела и не видала, и засвидетельствование и похвалы ее суть тщетны, самым действием научающие монархов не хвалить того, чего совершенно сами не знают". Щербатов был мизантроп, любитель старины, не случайно он написал сочинение "О повреждении нравов России". Но его взгляд разделяли такие государственные умы, как фельдмаршал Румянцев и канцлер Безбородко, которых не заподозришь в мизантропии и особой привязанности к допетровским временам. Но вот что любопытно - это все-таки не общий глас.

Вовсе не легковерный принц де Линь, возвращаясь из Тавриды в Петербург, уже в Туле в том же году назвал рассказы о декорациях нелепой басней (из чего ясно, в частности, что миф о "потемкинских деревнях" - если не как фразеологизм, то как идея - современен самому событию). А сейчас я вам покажу, что он возник еще до события. Значит, даже в окружении "графа Фалькенштейна" не было единодушия по этому поводу. И вообще, было бы наивно верить на слово как иноземным, так и русским хулителям Потемкина. Что до русских, то двор Екатерины - это место страшных интриг. Интриг прежде всего против Потемкина, потому что Потемкин, уже давно не фаворит в прямом смысле Екатерины, пользуется ее расположением и заслуживает этого расположения.

Вообще, чтобы Потемкин стал прибегать к мелкому обману… Потемкин, которой говорил о себе: "Мог я быть и герцогом курляндским, и королем польским, но мне на все это было наплевать"… Представить себе, чтобы Потемкин унизился до этого, это очень сложно.

Но то, что старались внушить императрице идею о декорациях, показном таком благополучии, о показных красотах, это действительно так. И когда она уже уехала, то уехала убежденная в том, что ничего показного здесь нет. 17 июля светлейший писал из Кременчуга императрице:

"Матушка-государыня! Я получил ваше милостивое письмо из Твери. Сколь мне чувствительны оного изъяснения, то Богу известно. Ты мне паче родной матери, ибо попечение твое о благосостоянии моем есть движение, по избранию учиненное. Тут не слепой жребий. Сколько я тебе должен, сколь много ты сделала мне отличностей; как далеко ты простерла свои милости на принадлежащих мне, но всего больше, что никогда злоба и зависть не могли мне причинить у тебя зла и все коварства не могли иметь успеха". Коварств, как я уже сказал, было предостаточно. И потом, когда последний раз, уже незадолго до смерти, Потемкин приезжал в Петербург, то как-то он поднимался по лестнице в Зимний дворец, и кто-то ему встретился. А ведь в это время Платон Зубов был фаворитом императрицы. И встретившийся спросил светлейшего князя, куда, почему он не уезжает, почему он еще мешкает в Петербурге. "Да вот зуб надо вырвать…". Откуда возникла легенда об отравлении Потемкина Зубовым. Вот что интересно. Что этот миф возник еще до путешествия. Екатерину старались уверить, что Потемкин ее непременно обманет. Что ее ожидает лицезрение размалеванных декораций, а не долговременных построек, царице твердили еще в Петербурге (об этом есть много тревожных помет в "Записках" М.А.Гарнoвского, который управлял делами Потемкина). И в дневнике А.В.Храповицкого (это статс-секретарь императрицы) находим такую запись от 4 апреля 1787 года: "Императрица порывается как можно скорее отбыть в Новороссию, "не взирая на неготовность к<нязя> П<отемкина>, тот поход удерживающего". А тогда в обычае, как и теперь, как и всегда во всех государствах, была перлюстрация депеш иностранных дипломатов. Многие из них сопровождали Екатерину в путешествии на русский Юг. И эти копии, когда их прочитывали, укрепляли сомнения Екатерины. Например, английский посланник Фиц-Герберт отправлял донесения о непомерном, превосходящем все мыслимые границы честолюбии Потемкина, скептически замечая, что Потемкин ищет первенства только ради первенства. Он даже придумал новороссийскому генерал-губернатору подходящий латинский девиз: "Да не пребудет на кого-либо похож или после кого-либо вторым". И все-таки. Что им показал Потемкин? Конечно, Потемкин был самодур. Это вообще был век самодуров. У него было такое амплуа богатыря. Он и действительно был богатырь - по наружности, по способностям и по деяниям. Правда, богатырь часто впадавший в долговременную хандру. Но вот он, например, создал роту амазонок, женскую роту. Представьте себе, когда незадолго до путешествия, в бытность в Петербурге, Потемкин в разговоре с царицей "выхвалял храбрость греков и даже жен их", Екатерина усомнилась, ибо там жили не только крымские татары, жило очень много греков еще с античных времен. Тотчас (дело было в марте) в Балаклавский греческий полк поскакал курьер - с предписанием "непременно устроить амазонскую роту из вооруженных женщин". И она была устроена. Ее командиром сделали Елену Сарданову, жену ротного капитана; "сто дам собрались под ее начальство". И у них была даже такая маскарадная форма, наряд - "юпки из малинового бархата, обшитые золотым галуном и золотою бахромою, курточки зеленого бархата, обшитые также золотым галуном; на головах тюрбаны из белой дымки, вышитые золотом и блестками, с белыми страусовыми перьями". Представляете, какие были воинственные эти дамы? Их даже вооружили - дали по ружью и по три холостых патрона. Недалеко от Балаклавы императрица, в сопровождении Иосифа Второго, делала смотр амазонкам. "Тут устроена была аллея из лавровых деревьев, усеянная лимонами и апельсинами" и т. д. Это штрих характерный, но мелкий. Конечно, это была затея, причуда, самодурство, и в бой этих дам со страусовыми перьями и с холостыми патронами никто посылать не собирался.

Это было чрезвычайно, повторяю, роскошное путешествие, настолько роскошное, что денег русских жалко. Вот, например, 7 мая в Каневе, при отъезде польского короля Станислава-Августа "с императорской яхты ему салютовали пушками с флотилии. Иллюминация обелиска с вензелем императрицы была весьма удачна, так же милы были жирандоль с букетом, в четыре тысячи ракет, и огненная гора, которая казалась лавою". Фейерверк был и в Севастополе. Вообще вся русская культура 18 века, начиная с петровского времени, любит фейерверки. Это что-то прекрасное, но мгновенное, потому что установка - на новизну, чтобы все как можно быстрее менялось. А что быстрее меняется, нежели фейерверк? Вот был фейерверк и в Севастополе, он очень понравился, даже вызвал восторженную реакцию, в частности, у "графа Фалькенштейна". И Принц Карл-Генрих Нассау-Зиген, состоявший в русской службе, так ее описывает: «Император говорит, что он никогда не видел ничего подобного. Сноп состоял из 20 тысяч больших ракет. Император призывал фейерверкера и расспрашивал его, сколько было ракет, "на случай, - говорил он, - чтобы знать, что именно заказать, ежели придется сжечь хороший фейерверк".

Я видел повторение иллюминации, бывшей в день фейерверка; все горы были увенчаны вензелями императрицы, составленными из 55 тысяч плошек. Сады тоже были иллюминированы; я никогда не видел такого великолепия! Это все имело чисто развлекательные цели, и на это ушла уйма казенных, то есть национальных и народных, в конечном счете, денег, миллионы и миллионы, которым нужно и должно было найти лучшее, полезное стране применение. В этом отношении, пожалуй, прав был граф де Людольф, заметивший, что "для разорения России надобно не особенно много таких путешествий и таких расходов".

Потемкин действительно декорировал города и селения, но никогда не скрывал, что это декорации. Сохранились десятки описаний путешествия по Новороссии и Тавриде. Ни в одном из этих описаний, сделанных по горячим следам событий, нет ни намека на "потемкинские деревни", хотя о декорировании упоминается неоднократно. Вот записки графа Сегюра, посла Людовика 16: "Города, деревни, усадьбы, а иногда простые хижины так были изукрашены цветами, расписанными декорациями и триумфальными воротами, что вид их обманывал взор, и они представлялись какими-то дивными городами, волшебно созданными замками, великолепными садами".

Потемкинская феерия была так блестяща, что не всякий наблюдатель был в состоянии отличить развлечения от идей – а идеи вкладывались во все это путешествие в высшей степени серьезные, поистине государственного масштаба. Эти чудеса, если пользоваться принятой ныне терминологией, обладали повышенной знаковостью. И мы можем, обозревая путешествие Екатерины Второй, отделить плевелы от зерен, выявить сквозные мотивы, на которых делался постоянный акцент.

Прежде всего это флот. Тема флота - первая. Она начинается уже с Киева, когда Потемкин перенял от малороссийского генерал-губернатора Румянцева попечение над державной гостьей. Екатерина плыла по Днепру на галерах. Они были построены в римском стиле, отличались колоссальными размерами (на галере "Десна" была даже особая обеденная зала для множества обедающих) . Окруженные малыми судами, шлюпками и лодками, галеры возглавляли целую флотилию, которая представляла собою величественную картину. Не надо думать, что это просто-напросто "царский поезд", роскошное средство передвижения. Ничуть не бывало. Галеры были вооружены, производили маневры, салюты и т. д. Вот как готовилась встреча польского короля: "Ему будет оказана церемониальная встреча; все галеры выстроятся в боевом порядке и будут салютовать из орудий, все катера поедут за ним с высшими придворными чинами". Это развлечение, все эти галеры и "Десна", но тема флота продолжается и звучит все громче и громче - и в переносном смысле, и в буквальном, поскольку становится все мощнее гром корабельных пушек.

Последние дни мая 1787 года, Херсон. "Граф Фалькенштейн" уже присоединился к русской царице. Он, видимо, прибыл 12 мая, а это было 26 мая, зрелище, о котором я говорю. И вот граф де Людольф его описывает: "26-го я присутствовал при самом великолепном в мире зрелище, так как в этот день был назначен спуск военных кораблей. По моем приезде в Херсон я не мог себе представить того, чтоб эти суда могли быть готовы к прибытию императрицы, но работали так усердно, что к назначенному сроку все было готово... я был поражен прилагаемою ко всему деятельностью. Это страна вещей удивительных, и я их всегда сравниваю с тепличными произведениями, только уж не знаю, будут ли они долговечны". "Тепличные", в данном случае, означает, что много труда было положено, чтобы вывести какое-то новое растение, но действительно пересаженные на почву, в данном случае - национальную и государственную, они могут и завять. И далее описывается спуск на воду трех кораблей, один из которых, из любезности по отношению к австрийскому императору, был назван "Иосифом II". И здесь восхищение все равно перемешано со скепсисом, хотя можно было пощупать, пожалуйста, и проплыть на этих кораблях. И никто не подозревал, что это "потемкинские" корабли. Вот скепсис, например. Сцена зафиксирована тем же графом де Людольфом: "Император Иосиф и весь двор поздравляли императрицу с таким успехом, государыня спросила у императора по-немецки о том, что он думает об ее хозяйстве. Но он ограничился тем, что ответил ей глубоким безмолвным поклоном, предоставив зрителям истолковывать по своему усмотрению это весьма двусмысленное выражение того, что он думает!" Европейцы, и это их постоянная черта, всегда на русских смотрят свысока, в лучшем случае - со стороны. Александр Третий, когда говорил, что друзей у России нет, к сожалению, был прав, и это самодовольство отразилось в отзывах иностранцев. Тот же граф де Людольф говорит: "Строитель - русский, и никогда не выезжал из своего отечества, но, по-видимому, он хорошо знает свое дело, потому что знатоки говорят, что корабли эти очень хорошо сделаны". Вот это удивление, что никогда не выезжал, а корабли строить умеет. И, конечно, апофеоз флотской темы - посещение Севастополя. Это знаменитый парадный обед в Инкерманском дворце,"широкие массы", как недавно говорили, помнят это из картины "Генерал Ушаков", а из Инкерманского дворца открывался великолепный вид на Севастопольский рейд. По знаку, данному Потемкиным, занавеси были отдернуты, и стоявший на рейде черноморский флот салютовал Екатерине и ее гостям. А Екатерина объезжала суда на катере, который был точной копией султанского.

И это, конечно, не случайность – она как бы перенимает некоторые функции или вступает в соперничество с турецким султаном.

"Император был поражен, увидев... прекрасные боевые суда, созданные как бы по волшебству... Это было великолепно... Первой нашей мыслию было аплодировать". На прогулке после обеда граф Сегюр говорил "графу Фалькенштейну": "Мне... кажется... что это страница из "Тысячи и одной ночи", что меня зовут Джаффаром и что прогуливаюсь с калифом Гаруном-аль-Рашидом, по обыкновению его переодетым". Иначе говоря, Потемкин добился своего. И мысль о флоте, о черноморской эскадре прочно укоренилась в умах путешественников. И никто не думал, что это "потемкинские" корабли и "потемкинская" эскадра.

Следующий из сквозных мотивов - мотив армии. "Переехав через Борисфен, мы увидели детей знатнейших татар. Поговорив с ними, мы двинулись к каменному мосту, до которого оставалось более 30 верст... Тут ожидало нас до трех тысяч донских казаков со своим атаманом. Путешественники проехали вдоль их фронта, и так далее… В Кременчуге состоялись большие маневры (Сегюр назвал это "блистательный смотр войск"), а татарская конница в качестве почетной охраны сопровождала Екатерину от Перекопа. Демонстрировалось гостям как регулярное, так и иррегулярное войско, в частности, калмыцкие полки и т. д.

И третий мотив, - это мотив цивилизационный. Ведь новороссийские степи совсем недавно были присоединены к империи Екатерины Второй. Все знали, что они были пустынны - без городов, без дорог и почти без оседлого населения. Недаром потом Чичиков гоголевский собирался сюда "на вывод" отправить свои мертвые души, потому что земли-то пустые. А Потемкин хотел показать, что этот обширный край уже практически цивилизуется. Опять предоставим слово графу де Людольфу: "Признаюсь, что я был поражен всем, что видел, мне казалось, что я вижу волшебную палочку феи, которая всюду создает дворцы и города. Палочка князя Потемкина могущественна, но она ложится тяжелым гнетом на Россию... Вы без сомнения думаете, что Херсон пустыня, что мы живем под землей. Разуверьтесь. Я составил себе об этом городе такое плохое понятие, особенно при мысли, что еще восемь лет тому назад здесь не было никакого жилья, что я был крайне поражен всем, что видел... Князь Потемкин... бросил на учреждение здесь города семь миллионов рублей". И далее следуют похвалы "кремлю", домам, планировке улиц, "саду императрицы" ("в нем 80 тысяч всевозможных плодовых деревьев, которые процветают") построенному для императрицы дворцу, верфи и т. д.

Даже упомянутый швед Иоанн-Альберт Эренстрем, этот проходимец, вынужден был сделать оговорку, которая свела на нет все его инвективы по адресу новороссийского наместника. Он ругает, а потом хвалит, хвалит за "более существенные предметы" - за триумфальные ворота в городах, за арсеналы, за красивые каменные и деревянные дома, за дворцы и крепости…

И символом цивилизаторских усилий, это очень интересно и важно, стала закладка Екатеринослава, нынешнего Днепропетровска (не правда ли, ужасное название?). Это произошло тотчас же по приезде императора Иосифа Второго, на другой день. Не все в этой церемонии удалось Потемкину. В частности, не успела прибыть из Берлина гигантская статуя Екатерины. Но грандиозность планов Потемкина и без того поражала воображение. После того как в походной церкви (т. е. шатре, раскинутом на берегу Днепра) отслужили молебен, и два монарха заложили первый камень в основу екатеринославского собора. Собора такого нет, который хотел Потемкин, потому что согласно проекту он должен был походить на собор Святого Петра в Риме. Существуют достоверные рассказы, что Потемкин приказал архитектору превзойти эту главную святыню католического мира, "пустить на аршинчик длиннее, чем собор в Риме". И пусть "граф Фалькенштейн" в разговорах с Сегюром и де Линем смеялся над Потемкиным, и пусть грандиозная постройка так и не осуществилась (возвели только фундамент, обошедшийся в семьдесят тысяч рублей). Впоследствии, когда Екатеринослав из проекта превратился в реальный город, этот фундамент стал оградой вполне реальной, хотя довольно скромной церкви.

Но планы Потемкина тоже любопытны. Он ведь не говорил, что собор построен. Собор был не построен, он был только заложен. Екатеринослав предполагали сделать столицей Новороссии. Все было предусмотрено - даже музыкальная академия, которой предназначалось заведовать знаменитому Сарти, забыта не была. Один Екатеринослав - это мираж, но никто же не выдавал его за реальный город. Самое интересное в новороссийском путешествии, что над ним как бы витал дух истории. И русские, и иностранцы все время о ней думали и разговаривали. Когда после встречи со Станиславом-Августом царица послала ему знаки и ленту ордена Андрея Первозванного, высшего из русских орденов, она сопроводила этот жест грамотой, в которой упоминалось легендарное путешествие апостола Андрея по Днепру, "из Грек в Варяги". Граф де Людольф рассуждал на археологические темы: "При раскопках в развалинах Херсонеса найдено множество монет Александра Великого, некоторых римских императоров и Владимира Первого" (Киевского князя Святого Владимира, явившегося сюда в 988 году, чтобы креститься). Это легенда, конечно, что в Херсонесе он крестился, но чрезвычайно интересно, что и иностранец обращается к этой легенде. В этих всех разговорах были очерчены некоторые исторические вехи, которые присутствовали в сознании путешественников – идея преемства от Греции, прежде всего, от Византии. Топонимика, самый беспристрастный предмет. Возникавшие в Новороссии и Тавриде города получали греческие названия. Не случайно столицей Крыма не был оставлен Бахчисарай, как при ханах. Его должен был заместить Симферополь, ибо в глазах Потемкина и Екатерины это был уже не татарский Крым, а именно Таврида. И Владимир I Святославич. Тоже какая-то законность притязаний, давность притязаний русских на Крым. Вот приведем в высшей степени характерный разговор графа Сегюра с Екатериной Второй: "Ваше величество загладили тяжкое воспоминание о Прутском мире (когда Петр в 1711 году вынужден был отдать Турции все им завоеванное на Черном море – А.П.). Основанием Севастополя вы довершили на Юге то, что Петр начал на Севере". Тема Петра продолжена Храповицким, передавшим слова, сказанные императрицей в Кременчуге: "Жаль, что не тут построен Петербург; ибо, проезжая сии места, воображаются времена Владимира I, в кои много было обитателей в здешних странах". И затем, спустя два дня: "Императрица говорила с жаром о Тавриде. Приобретение сие важно; предки дорого заплатили бы за то; но есть люди мнения противного, которые жалеют еще о бородах, Петром I выбритых". Даже в побочных, факультативных аналогиях явственно звучит петровская тема: так, Херсон однажды был сопоставлен с Воронежем (там Петр, как известно, выстроил первые русские корабли для азовского похода; а в другой раз Херсон сопоставлен с Амстердамом: там Петр учился корабельному делу. Конечно, Екатеринослав должен был стать соперником Петербурга, вторым гордом в России. Это вполне русская традиция – путешествие столиц. Сперва Киев, потом Владимир, потом Москва, потом Петербург, город Святого, правда, Петра, но все-таки он и город Петра, кончено, а потом город Святой Екатерины, Екатеринослав, но он и город императрицы Екатерины. Это конкурентные мысли все время. Как некогда соперничали Константинополь и Рим, так ныне Екатеринослав, столица наместничества, включающего Тавриду, то есть перенимающего ответственность за греческое, византийское наследство, бросает вызов Европе. Если Петр прорубил окно в Европу на Балтике, если он там создал флот, то Екатерина добилась выхода к другому морю, Черному, что в свое время не удалось Петру.

Екатерина именовалась Второй. С чисто легитимной точки зрения она соотносилась с Екатериной Первой. Но с точки зрения историко-культурной, Второй она была по отношению к Петру Первому. Именно таков смысл надписи на Медном Всаднике - "Петру Первому- Екатерина Вторая".

Понимали эти "прожекты" иностранцы или не понимали? Если и нет, им, по всей видимости, постарались это разъяснить. Впрочем, в записках путешественников то и дело встречаются темы проектов и планов. Очень умный граф Сегюр: он думает, что цель Екатерины - "не покорение Константинополя, но создание Греческой державы из покоренных областей, с присоединением Молдавии и Валахии для того, чтобы возвести на новый престол Великого князя Константина". Ему и имя-то такое дали для этого. Он действительно метким умом обладал. Он высмеял европейские слухи о том, что про путешествие "везде будут думать, будто Екатерина с императором хотят завоевать Турцию, Персию, может быть, даже Индию и Японию". Это, разумеется, вздор. Прожектерство – русская черта, и граф де Людольф правильно написал: "В этой стране ежедневно появляются новые планы; они могут быть лишь вредными, если они не выполняются с мудростью и если они не представляют собой никакой действительной пользы; но я замечаю, что в данную минуту это есть наиболее обильная проектами в мире страна".

Заметим, что уже во время путешествия, и особенно сразу после него, буквально все иностранные наблюдатели пишут о неизбежной и близкой войне России с Турцией. Известно, что не только Франция и Англия, не только Пруссия, но даже внешне союзная Австрия буквально толкали Турцию на открытый конфликт. Коль скоро в Новороссии и Тавриде нет "существенного", нет хорошего войска, нет хорошего флота, коль скоро там есть только "потемкинские деревни", - значит, победа Турции возможна, значит, Крым снова будет ей принадлежать. И война грянула, и Турции пришлось убедиться, что миф о "потемкинских деревнях" - это действительно миф.

Это не только моя точка зрения насчет мифологичности этого фразеологизма и этого исторического события. Так думал и покойный Натан Яковлевич Эйдельман. Я вовсе не собираюсь этот фразеологизм отменять. Коли уж он существует в языке и национальном сознании – пусть себе. Но все-таки я не хочу, чтобы мы, русские, уподоблялись тому мелкому чиновнику (а в 17 веке разносили по-чинам, кто сидел в конце стола часто оставался голодным), который как-то на вопрос Потемкина, понравился ли ему обед и все ли он ел, сказал: "Все видал-с, Ваша Светлость!" Так вот, не надо этой зависти к людям успеха, успех Потёмкина был заслуженным, не надо делать вид, что мы "все видали-с", надо знать, как было на самом деле.