В самом начале всемирного карантина виолончелист Александр Рамм с сожалением заметил, что культурные "мероприятия в таких случаях отменяются в первую очередь, а разрешаются в самую последнюю". Музыкант, увы, оказался прав. Знаменитые фестивали и конкурсы либо существенно сократили программу, либо их пришлось перенести на следующий год. Даже те, что приурочены к датам. В 2020 году фонду "Музыкальный Олимп" исполняется 25 лет. Но празднование юбилея и фестиваль решили перенести на следующий год.
Президент Фонда "Музыкальный Олимп" и художественный руководитель одноименного международного фестиваля продюсер Ирина Никитина рассказала Радио Свобода о том, как пандемия сказалась на музыкальной жизни.
– Вы решили перенести 25-летие Фонда на год. Не было соблазна отметить дату в этом году, но чуть позже?
– У нас фестиваль весенний, яркий, молодежный, и мы подводим итоги прошедшего года. Переносить его на осень не хочется, потому что тогда будет слишком близка дата следующего фестиваля. Кроме того, у нас парад победителей конкурсов предыдущего сезона. Мы этих молодых музыкантов как раз и представляем на фестивале "Музыкальный Олимп". Каждый год – это некая итоговая оценка. Я не отношусь так трепетно к этой дате, на самом деле, мне важен каждый год и каждый миг. Такие даты очень условны, но, конечно, это вехи, и можно обобщить результат. В этом году в связи с пандемией многие конкурсы не состоялись, их перенесли. Поэтому, я считаю, логично будет провести наш фестиваль через год. Будет немножко больше концертов, немножко больше молодых музыкантов, что тоже хорошо. Так случилось в мире, что практически никто не может вовремя провести фестивали и конкурсы. Даже Зальцбургский фестиваль этим летом будет проходить в усеченной форме. И, конечно, в этом году он не будет таким, каким его все знают, к которому привыкли, которого желают.
– Насколько вся эта ситуация была неожиданной и травматичной для вас как для продюсера?
Концерт – это, прежде всего, акустическое событие
– Я считаю, что в каждой ситуации есть положительные и отрицательные стороны. Конечно, нынешняя ситуация выявила финансовую слабость и незащищенность именно молодых артистов и людей, которые, по сути, живут на плановых концертах, которые не имеют постоянного места работы в оркестре или в театре. Это, конечно, ударило по "свободным" музыкантам – людям, которые делают свои сольные карьеры. Думаю, что впоследствии надо подумать о том, как защитить в подобных ситуациях музыкантов, художников, поэтов, критиков. Потому что, насколько я понимаю, только Германия выступила достаточно ярко и качественно в том плане – государство просто поддержало деньгами таких людей.
– Во Франции правительство тоже объявило, что поддержит артистов финансово...
– Я не говорю об известных музыкантах, у них всегда какой-то жирок и запас есть. Когда звезды пишут, что у них столько концертов было запланировано и они лишились гонораров, а запасы заканчиваются, это просто смешно. Я считаю, что звезда или тот человек, который заслуживает этого звания, должен каждым концертом это доказывать, а так получается не всегда. Это печально и смешно. Потому что избаловали мы их.
– В самом начале карантина, когда отменились концерты, музыка ушла в онлайн. И какое-то время это выглядело даже свежо, но потом все то ли привыкли, то ли устали.
В такие моменты я понимаю, что передо мной гений, который отдает себя и служит музыке!
– Опять же онлайн имеет негативные и позитивные стороны. Можно какое-то время прожить в этом режиме тем, кто нуждается в духовной пище и не имеет возможности посмотреть спектакли во всех театрах мира. Но в этом случае есть и большая опасность девальвации. Концерт – это, прежде всего, акустическое событие. Первое, почему вы туда идете, это энергетика живого контакта с исполнителем. В ракурсе телеэкрана или экрана компьютера это становится плоским и очень доступным. Вы в любое время, когда вам удобно, условно говоря, в пижаме, можете включить все, что захотите. Одно дело сериал, который не претендует на статус произведения искусства. Но мне совершенно не хочется, чтобы театральный или оперный спектакль или тем более концерт шел как некий фон. Что такое концерт? Один или несколько исполнителей просто сидят на сцене, и они вас ничем не развлекают. Вы же не на это посмотреть приходите. Но этот визуальный ряд, не отличающийся особой зрелищностью, вас гипнотизирует. Я вспоминаю состояние полной завороженности, просто гипноза, когда на сцене был Евгений Мравинский. Великий дирижер стоял спиной к залу, который боялся шелохнуться – такая была магнетическая атмосфера. Это состояние, которое трудно описать. Люди подавались вперед из кресел, они не могли слушать музыку развалясь, атмосфера требовала от них эмоциональной отдачи, и они уходили после таких концертов не опустошенные, а окрыленные. В такие моменты я понимаю, что передо мной гений, который отдает себя и служит музыке! Вот это очень важный момент. У нас вся жизнь – это те моменты, которые мы запоминаем. Что касается онлайн-трансляций, они показали, ради чего человек на сцене – это парад эгоцентризма или все-таки служение? Потому что музыка – это искусство, которому нужно служить.
– И все-таки карантин когда-нибудь заканчивается. Музыканты могут самостоятельно заниматься дома, особенно это касается солистов. Но оркестрантам как минимум нужно время, чтобы порепетировать, сыграться…
– Если музыканты профессиональные, то так же, как после длинного отпуска, они быстро восстановятся, тем более если у них хватало дисциплины каждый день поддерживать себя в форме. Это тоже важно – должна быть внутренняя и внешняя дисциплина. Меня другое беспокоит. А именно психологический, эмоциональный градус, который явно снижен. Люди растеряны. Они не знают, что будет дальше. Страх, паника, что возврата к привычной жизни не будет. Жизнь до того и не была идеальной, и требовала каких-то коррективов... может быть, скорость нужно было снизить, оставить время на послевкусие, как после глотка вина, который надо прочувствовать, а не просто глотать. Я вижу в этом позитивные стороны ситуации, чтобы вернуть ощущение вкуса, послевкусия, понимания, эха от звука, на который не оставалось времени уже практически ни у кого.
– Вы сказали о страхе перед тем, что наша жизнь не будет прежней. Как известно, у востребованных музыкантов гастрольная жизнь была расписана на несколько лет вперед. Теперь все контракты аннулированы, концерты отменены. В разговоре с дирижером Василием Петренко вы сказали о возможном новом повороте, новой жизни академической музыки – о салонных концертах…
– Да. Условно говоря, если бы меня спросили, в каком направлении может развиваться концертная жизнь, то сегодня это open air и салоны, где собирается меньшее количество людей. Может быть, больше повезло жанру камерной музыки, если мы говорим о классике. Безусловно, будут какие-то эксперименты, может быть, театрально-музыкальные. Новое – это хорошо забытое старое. Сколько прекрасной музыки рождалось при дворах, при прекрасных домах, где впервые было исполнено столько классических шедевров. Мне кажется, эта музыка имеет шанс на обновление. Вспомните, какой рывок совершили Три тенора, и стало понятно, что классическая музыка может собирать стадионы… Это прекрасно, но что-то при этом потерялось.
– Вы тоже внесли свой вклад в разрушение стереотипов, когда привезли в Россию Дайану Кролл, трио Жака Лусье, Бобби МакФеррина, которые выступали в филармонических залах. Хотя считалось, что они предназначены исключительно для концертов классической музыки.
– Это у нас в России филармонические залы были обычно закрыты для такого рода концертов. А Карнеги-холл практически со дня своего основания был открыт для джаза, как только джаз появился. Когда-то я привозила в Россию скрипача Роби Лакатоша. Помню, что когда я пришла в Большой зал филармонии в Петербурге и сказала, что мы хотим цыган, тогдашний директор сказал: "Вы вообще с ума сошли! Цыгане на сцене филармонии!" Я тогда растерялась, потому что к тому времени давно уже жила на Западе, и мне такое даже в голову не могло прийти. От неожиданности я только сказала: "Они все будут во фраках". То есть человек не понимал ничего в музыке, не знал кто есть кто, единственное, что ему было важно, – цыгане на сцене филармонии. Но на Западе в любой филармонии жанровое разнообразие было абсолютно доступным. Мне всегда хотелось Россию вынуть из этой костной системы, разрушив стереотип, что в прекрасном зале может звучать только классика. В Большом зале филармонии в Петербурге прекрасно смотрится и Курентзис, и Копачинская, и Лакатош там смотрелся совершенно замечательно. Просто публика на эти концерты приходит чуть-чуть другая.
– Вы выросли в музыкальной семье, папа известный виолончелист и педагог Анатолий Никитин играл в оркестре Мравинского, и вас, наверное, в большей степени окружала классическая музыка.
– Да, но папа был очень продвинутый. Он один из первых, кто привез в Россию пластинки "Битлз", рок-оперу "Иисус Христос – суперзвезда". У нас дома это все слушалось. Это была середина 70-х. Папа даже для своего ансамбля виолончелистов сделал переложение Yesterday. Тогда это было очень смелым поступком. У нас всегда в семье очень любили и Фицжеральд, и Армстронга. Папа обожал "Серенаду Солнечной долины" Глена Миллера. По счастью, у нас дома звучали не только Вивальди и Шостакович.
– Вы лауреат нескольких престижных музыкальных конкурсов, но в силу обстоятельств вынуждены были прекратить исполнительскую карьеру. Когда вы решили заняться музыкальным менеджментом, что было самым сложным для вас?
Хорошо зная конкурсную мясорубку, я прекрасно понимала: первая премия – это не всегда то, что мне нравится
– Я сломала палец и не могла продолжать свою концертную деятельность. Для меня было очень понятно, что нужно молодому артисту. Поэтому, собственно, и возник фестиваль "Музыкальный Олимп", который позволяет людям одной и той же генерации, играющим на разных инструментах, дирижерам, вокалистам знакомиться друг с другом. Вы не представляете, сколько прекрасных отношений, в том числе и дружеских, и творческих, возникало именно на фестивале "Музыкальный Олимп". Потому что тот, кто выиграл конкурс на виолончели в сентябре месяце, не может знать прекрасную певицу, которая в марте выиграла конкурс Марии Каллас. И они не могут познакомиться с пианистом, который, скажем, выиграл конкурс "Королевы Елизаветы" в июне. Им нигде не встретиться. Мне показалось, что это очень такая задорная, хорошая, ясная идея. У фестиваля есть концепт – условно говоря, показательные выступления победителей различных конкурсов. Причем для меня был еще один очень важный момент, поскольку все-таки это музыкальное прошлое неистребимо. Хорошо зная конкурсную мясорубку, сама в ней не раз участвовала, я прекрасно понимала, что первая премия – это не всегда то, что мне нравится. Это просто очень качественный готовый продукт. Я приведу вам два ярких примера – Андраш Шифф и Люка Дебарг. И тот, и другой завоевали четвертое место на конкурсе Чайковского. Поэтому, будучи членом попечительского совета конкурса Геза Анда в Цюрихе, я не всегда беру первого, потому что понимаю, что к нему просто меньше замечаний. А индивидуальность очень часто шероховатая. Да, безусловно, есть абсолютные победители, а есть музыканты с потенциалом, который сужается конкурсными рамками.
– Вы много занимались именно детскими конкурсами. Когда появляются совсем юные таланты – это такой восторг! А потом что-то происходит и, взрослея, те же самые музыканты что-то утрачивают. Возможно, какую-то свежесть эмоций. На ваш взгляд, каким образом это можно сохранить?
– Это очень тревожная тема, на самом деле. С одной стороны, думаешь, какие талантливые дети. А с другой стороны, сразу возникает вопрос, как используют взрослые этот талант? Ребенок остается ребенком. Если он феноменально одарен и любит музыку, он просто будет развиваться. Но часто взрослые начинают использовать талант ребенка. Поэтому здесь, прежде всего, важны – умные родители и умный педагог. Только тогда это чудо может дальше вырасти и сохраниться. У Жени Кисина до сих пор его педагог с ним, ему повезло. Или коучи у певцов, которые работают с ними практически постоянно. Везет тем, у кого мамы – это камертон, как, например, у замечательных певиц у Асмик Григорян, у Элины Гаранча, у Аиды Гарифуллиной, у Сони Йончевой, у Кристы Людвиг… Всем, кто состоялся, – им повезло. Почему я привела эти примеры? Потому что здесь в одном лице совпал и педагог, и родитель, который почувствовал, в каком направлении должен развиваться талант его ребенка. Мама Вадима Репина не педагог и вообще не музыкант, но она поверила Захару Брону, который взял полностью ответственность на себя! А если бы этот талант расплескался? Понимаете, здесь момент очень тонкий… Я очень люблю конкурс "Щелкунчик". Я помогаю всем, чем могу: и инструментами, и мастер-классами. Но я вижу некоторых лауреатов, которые потрясающе одаренные, а их просто начинают полоскать. Очень жаль. Это счастье, если с тобой рядом близкий человек. Я думаю, что детям, условно, с 8 до 16–18 лет как раз нужно, чтобы рядом был именно такой человек, потому что это их рост, это их репертуар, это их характер, если хотите. Там закладывается все!
– Я хотела бы вернуться к вашему довольно успешному музыкальному прошлому. Когда ребенок, который занимается музыкой, растет в семье известного музыканта, над ним довлеет авторитет отца. У вас тоже это было?
– Безусловно. Во-первых, мой папа был беспощадный в хорошем смысле слова. Это потом уже ценишь, со временем, когда понимаешь, что это требовательность к качеству и технике исполнения. Папа ко мне относился в смысле профессии, может быть, даже жестче, чем к любому из своих учеников. И потом, он считал: мальчик может, а девочка... ну, что с нее взять. Это тоже у нас присутствовало. И поэтому мне важно было выпрыгнуть из этой ситуации. Я всегда была очень самостоятельной и решительно спорила с папой. У него была установка: до 5 лет с ребенком – как с царем, до 15 – как с рабом, а после 15 – как с другом. Вот эти фазы я с ним очень четко прошла. Могу сказать, что папа, в принципе, очень мной гордился. У него произошел перелом, когда он понял, что я все равно иду своим путем. Я точно знаю, что в профессиональном плане папа меня очень высоко ценил сначала как пианистку, а потом уже и как продюсера.
