Когда 16 сентября 1999 года стало известно о теракте в Волгодонске, страна была уже на грани паники. Ведь до этого были взорваны два дома в Москве – на улице Гурьянова и на Каширском шоссе. В московских взрывах погибли более 200 человек, почти 3000 были признаны пострадавшими.

Официальное расследование нашло в произошедшем так называемый “кавказский” след, что развязало руки российским властям для второй чеченской войны. Параллельно с “чисто террористической” до сих пор живет версия о причастности ФСБ к организации взрывов 1999 года. Уже почти 15 лет российские спецслужбы живут за счет совершенствования методов борьбы с терроризмом, но теракты все равно происходят и в метро, и в аэропортах, и на рынках. За это время россияне приучились к досмотрам, сигнальным рамкам и присутствию специально обученных собак на вокзальных платформах, массовых мероприятиях, в аэропортах и даже в развлекательных заведениях. Россия приобрела и новую юридическую практику, связанную с делами о терроризме.

Независимый расследователь громких терактов в России Михаил Трепашкин провел несколько лет в колонии за попытку возложить на государство ответственность за взрывы домов в Москве. Он убежден, что Россия с 1999 года, конечно, изменилась, но те политические причины, которые провоцировали теракты конца 90-х, остались и сегодня.

– С 1990-х годов правозащитники говорят о том, что российское руководство своими действиями на Северном Кавказе само провоцирует угрозу терроризма. С тех пор что-то изменилось во внутренней политике, в подходах к борьбе с терроризмом?

– Предотвратить полностью теракт, если он готовится, очень трудно. Нужно иметь хорошие агентурные позиции и желание. Если теракты совершаются, значит это спровоцированные государством или его структурами действия определенных лиц – их, как говорится, загоняют в угол, вынуждая на ответную реакцию. Но даже если спровоцировать, государство всегда прогнозирует – можно ответную реакцию допустить, а можно и предотвратить. Допустить теракт можно тогда, когда это нужно в каких-то политических целях, чтобы оправдать те или иные политические решения. Если бы нужно было кому-то что-то взорвать, то, конечно, это бы сделали и сейчас. Принимаемые меры вроде повсеместных проверок и милицейских пикетов никогда не обеспечивали и не обеспечивают полную безопасность граждан. Законы, которые были приняты, они тоже ничего не дали.

– То есть сейчас усилия государства направлены на то, чтобы террористическая активность не проникала в Москву и другие крупные города – за пределы заведомо конфликтной кавказской территории?

– Совершенно верно. Просто изменилась политическая ситуация, изменились действия руководителей и, соответственно, изменился характер терактов. Они, между прочим, как совершались, так и совершаются в настоящее время на Кавказе.

– Довольно часто появляется информация со ссылкой на спецслужбы о том, что удалось предотвратить какие-либо теракты или взрывы, выступления против правоохранительных органов. При этом не приводят доказательств, что именно теракт планировался. Объясняется это тем, что информацию получили из агентурных источников и всевозможные детали – это секрет фирмы под названием "спецслужбы". Вы верите таким сообщениям? Спецслужбы действительно предотвращают теракты или просто "кормят" общественное мнение историями о своей эффективной работе?

– Не надо даже быть специалистом, чтобы это определить. Мы знаем, что приготовления к особо тяжким преступлениям, к каковым относятся и теракты, обязательно влечет возбуждение уголовного дела. Скажем, если было предотвращено, как в свое время директор ФСБ Патрушев говорил, 300 с лишним терактов, возникает вопрос – а где уголовные дела по приготовлению? Либо по факту подготовки террористического акта, либо в отношении конкретных лиц, но должны быть уголовные дела. А их нет. Это уже указывает на то, что значительная часть этих предотвращенных актов – придуманные. Кроме того, у нас в последнее время стали относить к терактам любые действия, связанные с незаконным оборотом оружия. Грубо говоря, идет браконьер глушить рыбу, а ему говорят: “нет, мы считаем, что ты хотел подорвать дамбу”. Такие уголовные дела были. Мне приходилось сталкиваться. И сразу информация – удалось предотвратить теракт. Но я бы здесь поднял другой вопрос, который я поднимал в 1990-е, и на который не нахожу ответа в 2000-е годы. У нас никто не занимается расследованием – откуда берется взрывчатка и оружие. По тем делам, по которым мне приходилось работать, в частности дело Реввоенсовета, когда удается напасть на след, откуда же берется взрывчатка, практически всегда приходим не просто к безалаберности. Выясняется, что получение взрывчатки было через агентурный источник от силовых структур. Определенные выводы можно сделать.

– Спецслужбы говорят о том, что счет предотвращенных терактов идет на десятки, если не на сотни. На население это может производить пугающее впечатление: “Ну ничего себе! – 300 терактов в стране. О чем это может говорить?”. Кажется, те кто распространяет такую информацию, рассчитывают на другой эффект – “вот как спецслужбы здорово работают”?

– Люди видят и чувствуют, что происходит вокруг. Что значит 300 терактов? Это, во-первых, огромнейшее количество людей захвачено, огромное количество уголовных дел, свидетелей. Это огромное количество оружия, которое было приготовлено. Его просто не наберется на все 300, тем более в определенном регионе. Мне кажется, цифры зачастую завышаются. И делается это умышленно, чтобы показать определенную работу определенных лиц. Я даже не хочу сказать – структур.

– Вы думаете, что население понимает и знает цену этим цифрам?

– Конечно. Люди прекрасно понимают. Если слышат жители района: “У вас там произошло или готовилось то-то”, они хотят знать, где именно и кто это делал. Но стреляют иногда молодых ребят, которые к терроризму никак не могут быть причастны, а потом говорят: ”Причастен к боевикам”. Я на Кавказе о подобном слышал от многих: мол, нашли оружие, пристрелили и сказали, что убитый готовил какое-то убийство кого-то.

– Прошло почти пятнадцать лет со времени взрывов 1999 года. Можно ли сказать, что за это время выработалась и совершенно новая для России юридическая и судебная практика, связанная с расследованием терактов? Как вы ее оцениваете?

– Категорически отрицательно. Самая большая у нас проблема сейчас, я считаю, что это национальная опасность – это проблема незаконных посадок и несправедливости правосудия. Сотни тысяч людей сидят в зонах, хотя они не должны там сидеть. У нас процентов 70 уголовных дел вообще квалифицируются не по тому закону, который уместен, а по более жестокому. Значительная часть людей сидит по “террористическим статьям” за какие-то общественные выступления, высказывания на митингах. Это “административка” чистой воды, а людей запихивают в зоны на три-пять лет. При этом по делам о терроризме за последние годы урезан институт вынесения приговора с участием присяжных заседателей. Появляются новые статьи, которые тянут максимум на административное наказание, тем не менее людей сажают на длительные сроки лишения свободы в колонии строгого, общего режима. Я считаю, что это происходит на фоне, который создан искусственно – фон террора. Это только для того, чтобы, во-первых, отвлечь от проблем насущных, во-вторых, для решения определенных политических задач руководства.

Фактическая отмена в 2010 году института присяжных на делах о терроризме привела к тому, что расследование этих дел стало тайной и делом спецслужб и подконтрольных власти судей – в этом с Михаилом Трепашкиным соглашается адвокат Игорь Трунов. Он участвовал в десятках судебных процессов как защитник пострадавших от взрывов 1999 года и при захвате театрального центра на Дубровке в 2002 году. Российское законодательство о противодействии терроризму работает не в интересах пострадавших, – убежден Игорь Трунов:

– После взрывов домов по Каширке и Гурьянова мы подали первые иски. Это были первые выплаты пострадавшим людям от этого теракта. Выплаты были настолько мизерные, настолько не помогали людям, что, конечно, мыобращались в суд. Им выплатили пять-семь тысяч рублей. Некоторым из них с огромным трудом предоставили квартиры, но это голые стены. Все, что было накоплено, было взорвано, а впоследствии, как показало следствие, разворовано мародерами. Поэтому эти первые иски, конечно, повлияли на законодательство. После "Норд-Оста" Россия закон о борьбе с терроризмом поменяла на закон о противодействии терроризму. Если в первом законе была ответственность государства в части возмещения вреда перед жертвами, то уже последующий закон ухудшил это положение: в этом новом законе сказано, что террористы платят жертвам и потерпевшим. Смертники, которые убивают сами себя, они никому не платят. Невозможны выплаты даже в таких ситуациях, как взрывы домов Каширка и Гурьянова, где поймали Текушева и Крымшамхалова. Дали им пожизненное лишение свободы. Суд взыскал с них в пользу нескольких семей один миллион рублей, из которых пострадавшие за последние 10 лет получили по 50 рублей. Они сидят в тюрьме пожизненно, работать там не могут, платить не могут. Правда, после решения Европейского суда по делу "Норд-Оста" Россия приняла подзаконный акт, регламентирующий материальную помощь со стороны государства. Сейчас эта материальная помощь – один миллион рублей. Не возмещение вреда, а материальная помощь! Такой подарочный сертификат, который не учитывает количество погибших, не учитывает степень тяжести вреда, который причинен. Инвалид I группы, II группы или просто два дня в больнице полежал – все равно. В некоторых семьях остаются после гибели родителей, кормильцев, двое детей, трое детей. Есть ситуация, когда четверо осталось сирот, а цифра одна. Поэтому эти судебные дела, конечно, во многом повлияли на российское законодательство. Но я не скажу, что они повлияли положительным образом.

По словам адвоката Игоря Трунова, в помощи пострадавшим от террора Россия могла бы последовать ратифицированной международной Конвенции о борьбе с финансированием терроризма. Согласно Конвенции, средства, конфискованные в рамках борьбы с финансированием терроризма, должны идти пострадавшим. В России такого механизма нет. Законопроект о создании государственного фонда помощи жертвам террористических актов Госдума не собирается рассматривать в ближайшее время.