Во вторник стало известно о смерти российского историка Георгия Мирского. Мирский был главным научным сотрудником Института мировой экономики и международных отношений РАН, профессором МГИМО, Высшей школы экономики, Московской высшей школы социальных и экономических наук. В 1990-е годы работал в Американском институте мира в качестве приглашенного научного сотрудника, выступал с лекциями в университетах США. Его труды по проблемам стран третьего мира стали классическими. В последние годы главной сферой его профессиональных интересов были исламский фундаментализм, палестинская проблема, арабо-израильский конфликт, международный терроризм, страны Ближнего Востока. Георгий Мирский не раз выступал в качестве эксперта на Радио Свобода, а весной 2015 года был гостем программы "Культ личности" Леонида Велехова.
Леонид Велехов: Здравствуйте, в эфире Свобода – радио, которое не только слышно, но и видно. В студии Леонид Велехов, это новый выпуск программы "Культ личности". Она не про тиранов прошлого, она про наше время, про настоящие личности, их судьбы, поступки, их взгляды на окружающую жизнь. Сегодня, в эпохальный день 9 мая, у нас и гость эпохальный – Георгий Мирский.
"Георгий Ильич Мирский являет собой редкий, особенно в наши дни, пример подлинно ренессансной личности. Ученый, самый, наверное, авторитетный в России специалист по арабскому миру. При этом еще и острый публицист и полемист, выступающий со своей, всегда независимой точкой зрения по самым горячим темам российской и международной политики. Знает множество языков. В свои 88 – а на днях исполнится 89 – сохраняет великолепную интеллектуальную и физическую форму. А ведь жизнь прожил вовсе не простую. Все годы войны, в начале которой ему едва стукнуло 15, трудился, причем отнюдь не на научной и кабинетной работе. Был санитаром, слесарем, шоферил, школу окончил уже только после войны. Многое в его жизни приходило с запозданием, зато сторицей. В странах, изучению которых посвятил жизнь, сумел впервые побывать уже в годы перестройки, разменяв седьмой десяток. Видимо, поэтому такой долгий расцвет и даровала ему судьба. Чтобы все успел, все свои таланты реализовал сполна".
Леонид Велехов: Вы ведь 9 мая 1945 года должны помнить хорошо, вам было почти 19, без нескольких недель...
Георгий Мирский: Прекрасно помню. Я в это время учился на шофера. А перед этим уже несколько лет работал в "Теплосети Мосэнерго", обходчиком тепловых сетей. И тут к концу войны "Теплосеть Мосэнерго", исходя из того, что получит новые грузовики, направила несколько молодых людей (а я был самый молодой) на курсы шоферов, они находились на Балчуге, в центре Москвы. И я прекрасно помню этот день. Это был один из незабываемых дней.
Как сейчас, представляю себе эту Красную площадь. Набита битком людьми так, что яблоку упасть негде. До этого я видел такую заполненную площадь дважды. Первый раз – когда были налеты на Москву в 1941 году, а они начались ровно через месяц после начала войны. Я жил около площади Маяковского. Зная, когда немцы прилетят (они пунктуальные люди), все сидели на площади Маяковского с узелками, с вещами – ждали, когда откроется метро. Оно открывалось, когда Левитан, откашлявшись, начинал: "Граждане! Воздушная тревога!" Все мчались в метро. А до этого, прижавшись друг к другу, сидели. Представьте, огромная площадь! И второй раз – это площадь трех вокзалов, 16 октября 1941 года, когда соседи попросили меня донести им вещи до Казанского вокзала.
Леонид Велехов: Печально знаменитая московская паника.
Георгий Мирский: Да, да, да! Вот тогда эта огромная площадь была запружена так, что просто некуда было деваться. И вот третий раз – это Красная площадь, 9 мая 1945 года. Такое впечатление, что там была вся Москва.
Что мне еще запомнилось, помимо того, что это было громадное стечение людей? Все были радостные, глаза светятся. Как только появлялся фронтовик с нашивками, его хватали и подбрасывали в воздух. Их не так много было, потому что еще война шла. В основном, это были раненые, инвалиды. Кроме того, в воздух подбрасывали американцев, американских офицеров. Потому что в Москве была большая американская военная миссия. Люди помнили, что сделали американцы в 1942 году. Я-то на своей шкуре это испытал, потому что к тому времени, как мне мать говорила, на меня было страшно смотреть – зеленого цвета, шатался. Начиналась дистрофия. Как мы питались, даже не хочется говорить. И когда начала приходить американская тушенка, яичные порошок…
Леонид Велехов: Знаменитый шоколад!
Георгий Мирский: Да, шоколад… И постепенно все начало меняться в лучшую сторону. Поэтому люди были благодарны американцам. И как только они появлялись, их тоже начинали подбрасывать в воздух. Они не знали, куда деваться. Вот это я помню. С этим днем сравниться ничто не может. Но это не значит, что только тут люди поняли, что война выиграна. То, что война выиграна, было ясно давно. Я, например, никогда не сомневался, что мы победим.
Леонид Велехов: Ни в 1941-м, в те страшные октябрьские дни?
Георгий Мирский: Нет, нет. Я всю ту панику видел. Не знаю, может быть, я был так воспитан. Все-таки я был октябренком, потом пионером. Потом, когда я об этом думал... А я такой кабинетный стратег – это мое хобби. Всю войну у меня на стене висела карта. Я передвигал флажки каждый день. И потом в течение многих десятилетий, если бы меня спросили, какого числа освободили Смоленск, Киев, Харьков, Севастополь, Одессу, Минск, я бы вам без запинки ответил. Сейчас кое-что забыл. Я люблю всю эту военную историю. И думая о том, мог ли Гитлер выиграть войну, я пришел к выводу, что если бы даже он взял Москву, он бы не победил все равно. При одном единственном условии он мог выиграть – если бы у него была дальняя бомбардировочная авиация, и осенью 1941 года, когда была эвакуация промышленности, немцы бы разбомбили Урал. И все эти заводы, на которых производились танки, самолеты, пушки, снаряды, были бы уничтожены. Вот тогда он мог бы выиграть войну. Но этого у него не было. Дальше Горького они долетать не могли. Это была колоссальная авантюра. Гитлер знал, что он авантюрист. Он однажды про себя сказал: "Я иду по жизни с уверенностью лунатика".
Леонид Велехов: Вот оно как! Я не знал этого высказывания.
Георгий Мирский: Да. Он знал, что ему всегда везет, и он всегда побеждал. Так и тут. Он думал, что в 1941 году он до зимы покончит с Советским Союзом. Тут он страшно промахнулся. Он вскоре начал прозревать. В частности, известно его высказывание: "Если бы я знал, что у русских столько танков, что они могут производить столько танков, я бы подумал – стоит ли начинать войну". Но уже было поздно.
Леонид Велехов: Как с лунатиками и бывает – они налетают на ведро с холодной водой, которое им ставят, чтобы они очнулись, и вся их уверенность летит вверх тормашками...
Георгий Мирский: Да. Вот он налетел на такое ведро! (Смех в студии.) Я очень хорошо все помню, опять же возвращаясь к 1941 году. Эта страшная паника. Я тогда учился в военно-морской спецшколе. Я хотел стать моряком. За два дня до этой паники нас всех построили, сказали, что спецшкола эвакуируется на восток в город Ейск, в Сибирь. Я вдвоем с матерью был. Отец годом раньше умер. Я остался с ней – решил, ничего страшного, год потеряю в школе, потом наверстаю. Сталин что сказал? "Еще полгода, может быть, годик, и гитлеровская Германия рухнет под тяжестью своих преступлений". Как же я мать брошу?! Так что я остался.
В тот день я видел все, что происходило в Москве. Единственный день в моей жизни, когда никакой власти не было – ни одного милиционера! Представляете себе – с утра до вечера ни одного милиционера! Радио молчит, метро закрыто. Люди говорят открыто – немцы в Царицыно, немцы в Голицыно, немцы под Тулой. Никто ничего не боится.
Леонид Велехов: И ведь пошли еще грабежи.
Георгий Мирский: А как же?! Я помню, выхожу на улицу Красина (я туда всегда ходил бензин покупать для примуса), и вижу, люди тащат – кто несколько бутылок водки, у другого буханки хлеба, у третьего мешок с картошкой… А после этого через несколько дней начались такие ливни, которых я не видел никогда в жизни! Такая распутица! Потом уже, спустя много лет, мне приходилось видеть немецкую кинохронику в Белых Столбах, в киноархиве. Там делали одну картину, покойный Ромм меня пригласил, чтобы я ему кое-что рассказал. Я несколько раз там был. И мы смотрели старую кинохронику немецкую времен войны. И там показывают как раз конец октября. Это невозможно себе представить – грузовики по самые оси сидят в грязи, лошади – по грудь. Все встало. А уже числа десятого ноября ударил легонький морозец – как раз то, что нужно. Дороги подсохли. И 16 ноября, через месяц после паники, они начали второе наступление на Москву – от Можайска, от Клина, от Волоколамска, от Калинина. И к началу декабря они уже подошли к Москве. И вот тут, я прекрасно помню, ударил мороз. По-моему, это было 1 декабря или 30 ноября. У нас в один день все полопалось.
Леонид Велехов: Это же была чудовищно холодная зима.
Георгий Мирский: Такой не было никогда. Водопровод, канализация, отопление, электричество – все вышло из строя в один день. И вот тут немцы сели. У них все остановилось, вся техника, а самое главное – люди стали замерзать. Гитлер же как авантюрист и лунатик не подготовил зимнюю одежду. Тут немцы так стали мерзнуть в своих шинелишках, а самое главное – в сапогах, подкованных гвоздями! Это все равно, что босиком идти.
Леонид Велехов: Без портянок, без шерстяных носок ведь!
Георгий Мирский: Да. Это были сапоги, рассчитанные именно на твой размер – ничего не всунешь туда. Это страшное дело было. В эти дни, я помню, по Большой Садовой, по Москве шли сибирские войска. Уже было известно, что Япония не откроет свой фронт.
Леонид Велехов: Снятые с Дальнего Востока...
Георгий Мирский: Да, снятые оттуда. Здоровые! Уже таких я не видел, потому что ведь кадровая армия погибла. Потом уже было установлено, что к началу зимы от настоящей кадровой армии осталось только 8 процентов. А тут здоровые, румяные ребята в белых полушубках, в валенках, в маскхалатах. Вот они начали наступление 5 декабря. 6-го нам об этом объявили. Это был праздник. И тут люди, которые думали, что Москву сдадут, вздохнули с облегчением.
Тем не менее, еще ничего не известно было. Сталинград был второй пункт. Потому что когда летом следующего, 1942-го, года немцы начали наступление, когда они пошли туда, на юг, и дошли до Сталинграда, дошли до Кавказа, тут многие стали думать – наша армия разбита совсем, следующий удар осенью будет по Москве, и тут мы уже не удержимся. Слава богу, этого не было. А потом был Сталинград, перелом, потом Курская дуга. Практически после Курска уже все, кто хоть что-нибудь соображал, понимали, что война выиграна. 1943 год – это перелом. А в 1942-м, когда немцы застряли под Сталинградом, я очень хорошо помню, как сварщик Беликов говорил: "Ну что, под Сталинградом он уперся!" И под Моздоком уперся, на Кавказе.
Я в этом смысле был очень полезный человек. Я был самый неквалифицированный, мальчишка. На меня все смотрели с презрением, но зато я мог им объяснить, где и что находится! (Смех в студии.) Помню, подходит ко мне сварщик Деев и говорит: "Ну что, Великие Луки взядены?" Я говорю: "Взядены". – "Столица Киева!" (Смех в студии.) Так что я им все по карте показывал, объяснял. За это меня уважали.
Надо сказать, тут очень важный момент, сейчас этого никто не знает, говорят, что была безграничная всенародная любовь к Сталину. Так вот, этот же сварщик, я помню, однажды мы стояли и курили махорку перед входом в первый район "Теплосети Мосэнерго" на улице Разина (сейчас Варварка). О чем-то зашел разговор, я не помню о чем, и вот при всех сварщик крепким матом покрыл товарища Сталина. Я не знал, куда мне деваться, хотел провалиться сквозь землю. Разгар войны, рабочий класс, и все вокруг стоят и поддакивают! И потом я понял, в чем дело. Это все были бывшие крестьяне. Что такое обходчик тепловых сетей, слесарь? Это люди, которые ремонтируют подземные трубы, из которых зимой пар идет. Эта работа тяжелая, страшная, жуткая. Вот эти люди пришли в Москву, когда была коллективизация. Они не были кулаками, тогда бы они были в Сибири. А это обыкновенные середняки. Я с ними разговаривал – у кого лошадь, у кого корову отняли. Сталин им сломал всю жизнь. Они жили здесь без прописки, на казарменном положении, черт знает что. Ужасно! Они так ненавидели Советскую власть! За эти годы я не слышал о ней ни одного доброго слова! Это не значит, что, если бы они попали на фронт, они бы перешли к немцам. Нет! Они бы не перешли, конечно. Они болели за наших. Когда под Сталинградом окружение прорвали – все радовались! Все! Тем не менее, на что рассчитывали? Вот мой напарник Василий Ермолаевич Потовин и все остальные много раз говорили о том, что будет после войны. И у всех была одна мечта – союзники заставят наше правительство ликвидировать колхозы, ввести свободную торговлю и вольный труд. Вот слова – свободная торговля и вольный труд! Все были в этом уверены!
Леонид Велехов: Как люди соображали-то хорошо!
Георгий Мирский: Еще бы!
Леонид Велехов: Какая ясная голова была у людей.
Георгий Мирский: Все только об этом и думали. Потом, конечно, держи карман шире.
Леонид Велехов: Подвели союзнички, подвели. (Смех в студии.)
Георгий Мирский: Да. Но отношение к власти было... Это было заметно даже во время войны. Ведь в первые месяцы войны были страшные потери не только убитыми, но и пленными. Потом уже выяснилось, что за первые полгода около 3 миллионов сдалось в плен! Страшный "котел" к востоку от Киева, "котел" под Вязьмой, "котел" под Брянском! В каждом почти по 600 тысяч попало в плен. Конечно, были и случаи героизма.
Леонид Велехов: Брестская крепость. Это все было.
Георгий Мирский: Брестская крепость, и не только она. У немцев были большие потери тоже. У меня есть мемуары Гальдера, начальника Генерального штаба. Он очень высоко отзывался о доблести русских, но это были точечные узлы сопротивления и контратаки. Люди не понимали еще, что это за война. А я вам скажу, когда начали понимать. Когда немцев отогнали от Москвы... Все ведь ходили в кино. Единственное развлечение было – кино, больше ничего! Я каждую неделю ходил в кинотеатр "Москва". И все ходили, все смотрели хронику. И вот когда стали освобождать Подмосковье, стали показывать все эти немецкие зверства...
Леонид Велехов: Все эти виселицы...
Георгий Мирский: Да. Вот тогда люди поняли, что это война не за Сталина с его наркомами, с его колхозами, а это война за Россию, за свою страну. И вот тогда настроение стало меняться. Люди уже гораздо лучше стали воевать, более стойко. И хотя были страшные поражения под Керчью, под Севастополем, под Харьковом, потом немцы дошли до Волги, Кавказа, но уже настроение было другое.
Леонид Велехов: Не будем забывать, что поначалу на оккупируемых землях немцев встречали часто с хлебом-солью.
Георгий Мирский: Да, да! Потом ведь у меня жизнь сложилась так, что после войны я пошел учиться, потом я был журналистом, работал в журнале "Новое время". Я объездил вдоль и поперек всю страну. Я с таким количеством людей разговаривал, которые во время войны и в оккупации были, и в плену были, и все что хотите. Я это знаю, как они встречали немцев.
Леонид Велехов: А ведь вы много родных потеряли в Вильнюсе, в вильнюсском гетто. И вы сами в нем чудом не оказались, не так ли?
Георгий Мирский: Да. Мой отец родом оттуда. Во время Первой мировой войны он воевал, был ранен и взят в плен. Весь конец войны он провел в германском плену. Потом, я уж не помню, как оказалось, что он в Москве очутился, встретил мою мать, женился, стал работать. Никаких связей у него не было с его семьей в Вильне, абсолютно. Это ведь была заграница, Польша. Он нигде не писал об этом, не говорил, ничего. И он умер в 1940 году, когда уже немцы разгромили Польшу, а Литва отошла к нам. Он не успел туда поехать, умер от разрыва сердца. А сестра его навела справки и связалась с нами. Оказалось, это большая семья – 22 человека. И мать хотела туда поехать как раз в июне 1941 года. И мне сказала, что поедем вдвоем. Я был, конечно, рад, я вообще никуда из Москвы не выезжал до этого, а тут – Вильнюс! Боже мой! Я был счастлив, но я заболел, я серьезно простудился. Она сдала билеты. А мы должны были уезжать, по-моему, 20 июня. И на этом был бы конец!
Леонид Велехов: Да, они же 24 июня вошли в Вильнюс.
Георгий Мирский: 24-го они вошли в Вильнюс, и было бы все... Интересно, что моя болезнь кончилась 22 июня, когда я услышал, что выступает Молотов. До этого у меня был жар, а тут все как рукой сняло! Как будто ничего не было. Ко мне зашел мой товарищ, мы побежали покупать карты на Кузнецкий мост. Так что все там, в Вильнюсе, погибли.
А что касается моей семьи с материнской стороны, то мать-то моя русская и родилась в Смоленске, ни слова по-немецки не знала. Но ее мать, моя бабушка, вышла замуж за латыша, который был преподавателем гимназии. Видимо, такое было условие, она приняла лютеранскую веру. И, соответственно, у моей матери и ее сестры в документах было обозначено вероисповедание (графы "национальность" до революции не было) – лютеране. Потом кончилась Гражданская война, стали выдавать документы, а потом паспорта. Там уже никакого вероисповедания не было, а была национальность. Какая-то девушка-делопроизводительница в ЗАГСе увидела "лютеранка" – значит, немка. И бабушке моей написали, что она немка, и матери. Кто же тогда в 20–30-х годах мог подумать, что это окажется преступлением!
Леонид Велехов: Да, что это станет компроматом.
Георгий Мирский: А когда осень 1941 года, мою бабушку депортировали в Сибирь. Я думаю, она умерла еще в поезде от тифа, от дизентерии или еще от чего-то. Во всяком случае, мы скоро получили бумагу.
Леонид Велехов: Их же там высаживали просто в голой степи.
Георгий Мирский: Да. И мать приходит и показывает мне паспорт. Там написано: "Место жительства – Казахская Советская Социалистическая Республика, город Караганда". У меня-то паспорта не было. Я должен был с ней поехать. Мы бы поехали. Но вышло так, что отца уже давно не было в живых, и она вышла замуж гражданским браком второй раз за одного своего сослуживца, который был каким-то завхозом. Он был членом партии. Он пошел в милицию и поручился за мать партбилетом.
Леонид Велехов: Между прочим, поступок! Сколько людей отказывалось от своих близких.
Георгий Мирский: Да! Он за нее поручился партбилетом. И принимая во внимание, что он командир запаса и отправляется на фронт политруком, ему пошли навстречу. И вот она приходит счастливая и показывает мне паспорт – там все зачеркнуто и место жительство стоит: Москва. Мы остались. А он отправился на фронт, и через месяц его убили. Сергей Петрович Иванов, Царство ему небесное! Получилось, что практически в один и тот же месяц, в одну и ту же осень часть моей семьи погибла от рук гитлеровцев, а другая часть, пусть и небольшая, – от рук Сталина.
Леонид Велехов: Возвращаясь в вашу юность, хотел вот о чем спросить. Вы вот сидите передо мной, такой классический русский интеллигент-западник. Но молодость-то ваша была совершенно трудовая, рабочая…
Георгий Мирский: С 16 лет курил махорку и пил спирт!
Леонид Велехов: Замечательно! И среднюю школу вы, по-моему, закончили в двадцать с небольшим лет?
Георгий Мирский: Я учился в школе рабочей молодежи, в вечерней школе.
Леонид Велехов: Вот эти годы – это для вас были потерянные годы, вырванные из жизни, принесенные в жертву войне? Или они что-то вам дали?
Георгий Мирский: Они были потеряны в том смысле, что я потерял какое-то время хронологически. Я бы раньше кончил институт и т. д. И, вообще, все было бы по-другому. Я был бы моряком. Но вместе с тем эти годы мне очень много дали, потому что я пять лет был среди самого простого рабочего народа. Я понял душу нашего народа, хорошие и плохие его черты. Был момент в 1944 году, когда меня отправили на трудфронт. Я полгода был на трудфронте – сначала разгружал дрова, потом был бригадиром, потом командиром роты. В моем подчинении было 50 человек, в основном, либо мальчишки и девчонки, либо пожилые женщины. Мужчин среднего возраста, конечно, не было. Представляете, каково мне, 18-летнему мальчишке, было управляться с этими женщинами! Как они на меня смотрели, что они мне говорили! Чего только я не наслышался. (Смех в студии.) Я понял очень многое, и плохое, и хорошее.
Леонид Велехов: А что именно вы поняли про народ, про простых людей?
Георгий Мирский: Плохое, я понял, – грубость, индивидуализм, несмотря на все разговоры о коллективизме. Я видел, как люди друг на друга рычать и готовы вырвать у тебя последний кусок. Я понял, насколько жутко они относятся к начальству, не любят и всегда готовы продать, предать, плюнуть на это начальство. И вместе с тем лебезят, заискивают перед ним. И все понимают, что начальство врет и ворует. Вот это русский человек понимал всегда! Но вместе с тем он понимал, что он сам будет воровать и врать, если представится возможность. Терпеть не могли начальство, не верили ничему, что там говорят, и вместе с тем всегда готовы подчиняться, всегда в каком-то конфликте между твоим же знакомым, сослуживцем и начальством – право начальство. И товарища перед начальником ты не будешь защищать.
Леонид Велехов: А это качество, сформированное советской властью, или какое-то родовое?
Георгий Мирский: Нет! Советская власть взяла худшее, что было у русского народа с давних времен. А русские взяли худшее, что было со времен татаро-монгольского ига. Много взяли у монголов, много у византийцев, взяли худшие черты. Сервилизм, подобострастие, подхалимство, самоуничижение, жуткое отношение к человеческой личности, к правам человека – это все оттуда идет. Но добавили еще от Советской власти много чего. Советская власть уничтожила и дворянство, и духовенство, и крестьянство. Когда я учился, мы же не знали таких слов, как, например, милосердие, сострадание, достоинство, благородство. Это были буржуазные слова.
Леонид Велехов: Буржуазные предрассудки.
Георгий Мирский: Да, предрассудки.
Леонид Велехов: А теперь – хорошее.
Георгий Мирский: Вместе с тем, конечно же, доброта, добродушие, отзывчивость, готовность прийти на помощь, готовность угостить незнакомого человека, отсутствие злопамятности… Нахамит тебе мужик, потом под бутылку, под стакан ты с ним сойдешься, и он будет тебе лучшим другом, а потом опять где-то тебя может продать. И, конечно, очень важное качество – умение переносить трудности. Я считаю, что, может быть, русские самый талантливый народ. Это самый стойкий народ, может быть. Это народ, который может вынести самые невероятные тяготы, ужасы и, тем не менее, в нем что-то останется, сохранится. За ХХ век фактически три геноцида было – Гражданская война, сталинский террор и Великая Отечественная война. Во всех эти трех жутких ситуациях погибали лучшие. И, тем не менее, народ сохранился. Народ сохранил в себе некоторые черты.
Леонид Велехов: Все-таки сохранил, вы думаете?
Георгий Мирский: Да, да! Кто-то давно говорил про навозные кучи и жемчуг. И кто-то сказал про русское общество, что это тоже навозная куча, но с непропорционально большим количеством жемчужных зерен! Я ведь и в Америке преподавал много лет. Я не хочу никаких сравнений проводить, у всех народов есть свои плюсы и минусы. Но должен вам сказать, что русский народ заслуживает другой участи. Это несчастный народ. Так сложилась его судьба, начиная, может быть, с того момента, когда потомки Чингисхана уничтожили новгородцев в Древней Киевской Руси. Не случись этого, кто знает, как бы сложилась судьба России.
Леонид Велехов: Как сказал Чаадаев, помните? Бог выбрал Россию для того, чтобы показать на ее примере другим народам, как не надо жить.
Георгий Мирский: Да, это верно. Поэтому я должен сказать, что я очень многое понял во время войны. Когда я был начальником на трудфронте, у меня были спецталоны на усиленное дополнительное питание. И я был волен их распределять. Представляете, какой простор для коррупции! УДП – умрешь днем позже, как говорили. Все было в моих руках. И вот тогда я почувствовал, что значит иметь в своих руках власть, что значит распуститься и быть злым, преследовать людей... И спустя много лет, когда я был начальником уже в Академии наук, я гордился тем, что никогда, ни один человек не хотел из моего отдела переходить в другие, и многие хотели ко мне перейти. И когда я к себе брал людей, то замдиректора, который курировал мой отдел, говорил: "Ты добрый человек – это очень хорошо. Но тебе придется хлебнуть горя". Так оно и было. Именно тогда, во время войны, я почувствовал как хорошо, когда ты что-то доброе делаешь человеку. Когда ты человеку делаешь что-то хорошее, то тебе самому потом от этого лучше. В советские времена легко было растоптать человека. Я никогда этого не делал. Я инстинктивно понимал, как плохо я себя потом буду чувствовать.
Леонид Велехов: И это перевешивало все!
Георгий Мирский: Перевешивало все. И вот эти несчастные женщины, с которыми я столкнулся, страшно было с ними. Как они разговаривали, что они делали! Но я понял, какова была их жизнь, какая была у них судьба, какие у них были мужья, что они в жизни видели. Можно ли их осуждать? Если бы я не видел жизни простого народа, я бы тогда осуждал очень многое в течение последующей своей жизни. Но я видел самое дно. Я видел голод, я видел самую жуткую нищету, я видел условия их жизни. Я понимал, что у меня не хватит духу осуждать их за то, как они себя ведут. А что еще от них можно было ждать? А как власть себя вела по отношению к нам? А что они видели хорошего от власти?
Леонид Велехов: Ничего. С таким знанием русской жизни, почему вы выбрали востоковедение? И еще один вопрос к этому вдогонку. Когда вы в востоковедение ввязывались, вы могли себе представить, что Восток дело такое тонкое, и что это выйдет на первый план в мировой политике на много лет?
Георгий Мирский: Когда я заканчивал 10-й класс школы рабочей молодежи, я хотел поступить либо на истфак в МГУ, либо в Институт международных отношений, МГИМО. Но для этого должна была быть золотая медаль, у меня была только серебряная.
Леонид Велехов: Всего лишь! (Смех в студии.)
Георгий Мирский: Да, всего лишь серебряная. И так получилось, что в этой школе рабочей молодежи со мной за партой сидел один парнишка, мой сосед не только по парте, но и по переулку. Часто приходила встречать его девушка нас, и мы втроем шли. А она уже училась в институте. И она мне рассказала, что есть такой Институт востоковедения. Я даже не слышал о нем никогда. Она училась на персидском отделении. Более того, она мне посоветовала идти на арабское. Исходя из чего? Думали тогда, что кончишь институт и сразу поедешь третьим секретарем куда-нибудь в посольство. Арабских стран-то много – больше шансов. Она меня натолкнула на это. И я пошел и подал документы. Я вам откровенно скажу, я вращался в сфере материального производства, вокруг меня были шофера, слесаря, инженеры – это само по себе не страшно. Но я видел систему, я же много там насмотрелся всяких безобразий, и мне хотелось отдалиться как можно дальше от этой сферы жизни. А что может быть дальше каких-то восточных стран?! Вы спросили – думал ли я тогда?.. О чем думал? О чем я мог думать? Я не представлял себе, как сложится жизнь. Когда ты студент, ты еще не знаешь, кем ты будешь. Меня должны были взять по всем показателям в КГБ. Потому что все пять лет я учился на одни пятерки.
Леонид Велехов: Почему не задалась такая перспективная карьера?
Георгий Мирский: Когда я пошел к директору, чтобы меня рекомендовали в аспирантуру, он сказал: "Вы понимаете, товарищ Мирский, с этой организаций мы спорить не можем". А потом он же меня вызвал через месяц и говорит – отпала необходимость. А дело в том, что, оказывается, на меня уже было досье. Дело в том, что во время войны и после войны у меня был один друг школьный, у которого брат отсидел срок в ГУЛАГе, вернулся и очень много чего рассказал. И у нас были разговоры. Я-то в основном слушал. Но я был в этой компании и не донес. Компания была человек пять. А кто-то донес. И потом, спустя много лет, в 1956 году, когда меня безуспешно пытались завербовать в КГБ, человек, который это делал, начальник районного отделения КГБ, мне сказал: "Мы же про вас очень много знаем". И он стал приводить эти разговоры, которые были. Я говорю: "Но я-то ничего антисоветского не говорил!" – "Да, но вы это все слышали!"
Леонид Велехов: И, тем не менее, вы были бойцом идеологического фронта, на самом его передовом рубеже. Часто приходилось говорить не то, что думаешь, кривить душой? И если приходилось, то чем оправдывали себя?
Георгий Мирский: Тут две стороны. Во-первых, если говорить о моей работе, о моей профессиональной деятельности, то мое счастье было то, что я поступил именно на арабское отделение. Если бы я занимался западными странами, Европой, скажем, то есть странами, по которым имелась масса цитат Маркса, Энгельса, Ленина, то тогда пришлось бы врать на каждом шагу. Но к моему счастью, ни Маркс, ни Ленин, ни Сталин особенно Востоком не занимались. Поэтому я мог, говоря об истории Востока, рассуждая о политике, намечая перспективы развития этих стран, не использовать цитаты какие-то там, а говорить то, о чем я думал. Все тогда увлекались некапиталистическим путем развития. И действительно верил в том, что арабским и прочим развивающимся странам империализм ничего хорошего не даст. Я был одним из тех людей в конце 50-х годов, которым было поручено разрабатывать концепцию социалистической ориентации Третьего мира. Я лично писал какие-то куски, которые входили в речи Хрущева, Брежнева, Микояна и других. Тут мне не приходилось много кривить душой именно потому, что я занимался Востоком. Вот тут меня моя специализация спасла.
Но вместе с тем я же был лектором общества "Знание". Я ездил по всей стране, наверное, 30-35 лет. Не было крупного города, не было ни одной области и республики, где бы я не был. Я читал лекции о международном положении. И вот тут, конечно, приходилось кривить душой. Хотя я старался говорить более-менее объективно… Я помню, я читал лекции в Курской области. Меня спрашивают, что, в Америке сейчас кризис? Я говорю: "В данный момент там кризиса нет". И стал говорить им про циклы. Потом мне секретарь райкома, который присутствовал на моей лекции, сказал: "Я с вами совершенно согласен насчет циклов. Но в дальнейшем, когда будете читать, для верности лучше говорите, что в Америке все время кризис". (Смех в студии.)
Леонид Велехов: Хороший человек!
Георгий Мирский: Да, он меня предупредил. Так что, приходилось говорить такие вещи. Тогда можно задать вопрос, а что я вообще пошел в такой институт. Я мог бы пойти в технический вуз. Но я почувствовал, что могу хорошо говорить и хорошо писать. Как я это почувствовал – я не знаю. Потом уже, когда я стал комсомольским вождем – я же в институте был секретарем комитета комсомола всего института! – мне сказали: когда ты выступаешь на комсомольском собрании, почему-то все замолкают и слушают. Вообще все болтают, кому это интересно на собрании, кто это слушает?! (Смех в студии.) А вот в тебе что-то есть. Так что, я понял, раз во мне это есть, то либо мне до конца жизни быть в той сфере, где я был, либо, может быть, я смогу писать. Я много читал. Уже тогда я знал несколько языков – мог читать и по-английски, и по-французски. Потом уже самостоятельно я выучил немецкий, польский и другие языки. Меня интересовала политика всегда. Откуда это во мне – я не знаю. Но когда мне было 13 лет, я выиграл пари у собственного отца!
Леонид Велехов: По поводу?
Георгий Мирский: Напали на Финляндию, и на следующий день было объявлено, что в городе Териоки восставшими рабочими и солдатами провозглашено создание Финляндской Народной Демократической Республики. И отец, ему еще оставалось год жить, мне сказал: "Видишь, никто с нами не может воевать. Сразу будет революция". А я посмотрел по карте, где этот самый Териоки. Рядом с Ленинградом. Я ему сказал: "Папа, я думаю, что наши войска вошли туда в первый же день. Никакого восстания там не было. А просто приехали наши люди туда и провозгласили республику". Он был очень недоволен, но потом оказалось, что я был прав на 100 процентов! Откуда это у меня? 13 лет! Я читал газеты. Я "Правду" в 14 лет читал каждый день. Так что, я решил, что все-таки, может быть, я создан не для того чтобы работать в этих подземных камерах или сидеть за баранкой трехтонки. Я понимал, что в известной мере я обрекаю себя на то, что я буду двурушником. Тем не менее, надо попытаться в этих условиях поменьше врать. Я всю жизнь старался за этим следить. Где-то у меня был такой механизм в мозгу. Я читаю лекцию о международном положении. В зале партийный актив, в первых рядах сидят начальники управлений КГБ и МВД, секретари райкомов. Понимаете, как я должен был держать себя! Но вместе с тем, что же я буду врать?! Я тогда себя не буду уважать. Десятки лет я должен был вот так крутиться, чтобы не нести абсолютную ахинею советскую железобетонную, но вместе с тем и жить так, чтобы меня не посадили. Удалось!
Леонид Велехов: Потрясающая исповедь сына века во всех смыслах! Спасибо!