Ждут плебисцитарного вождя?
Демократические попытки бывших колоний Латинской Америки и Африки осмысляются с середины прошлого века. Для устройства жизни по-западному там не хватало "способных, опытных и патриотичных граждан" (Тойнби), а во власть набивалось слишком много ворья. Выход находили в диктатурах. Их преимуществом было то, отмечает историк, что они могли обходиться значительно меньшим числом способных и честных людей.
Биоматериала, не годного ни на что, кроме воровства и краснобайства, в украинских верхах тоже оказалось очень много. Это было главное, что повергло в изумление романтиков независимости. Разве что равнодушие населения произвело на них такое же впечатление. Почему же страна всё равно обошлась и до сих пор обходится без диктатуры? Может быть, потому, кроме прочего, что никто там не задаёт этого вопроса? Если же серьёзно, то положение спасает смесь, пусть вонючая, но отнюдь не гремучая, демократии и советизма.
Демократия – это какая-никакая выборность, некоторая свобода слова, свобода передвижения. Советизм – это, прежде всего, остающееся советским устройство государственного управления. Низшие звенья беспрекословно подчиняются высшим, всяк действует с оглядкой не на закон, а на начальство, поле для почина ограничено его волей, роби, враже, що пан каже – делай, смерд, что барин велит, и ничего сверх того. При совке табель о рангах подкреплялась табелью о привилегиях – после совка они неизмеримо выросли, возникло такое явление, как коррупционный доход, чиновничий бизнес на подставных лиц. Крупнейшие собственники частью назначены, частью утверждены высшей властью. Говоря о том, какие обстоятельства до последнего времени делали невозможной что-то вроде "прогрессивной", "очистительной" хунты, надо подчеркнуть, что советизм опирался на привычки и понятия, укоренившиеся в гуще населения. Для обывателя само собою разумелось, что всё живое и мёртвое в районе, городе, области, стране подвластно единоначальнику, и что так и должно быть, лишь бы тот соответствовал своему высокому назначению. Но диктатор – это было, по общему мнению, нечто другое, более страшное, оно мысленно не принималось.
И, наконец, нельзя забывать о таком продукте советизма, как офицерство. Оно не представляло собою особого сообщества, братства или касты – кому как нравится – со своим неписаным уставом, понятиями чести, патриотизма, долга перед страной.
Но советизм изнашивается, население потихоньку обновляется. В свою очередь, паханат (правящая группа крупных собственников уголовного пошиба) не просто наглеет – от алчности, безнаказанности и вместе с тем от неуверенности в завтрашнем дне он впадает в безумие. Институт смотрящих за областями, отраслями, отдельными предприятиями – не выдумка оппозиции. Это негласная вертикаль для выколачивания денег "на политику", что не может нравиться предпринимателям-данникам, многие из которых уже чувствуют себя людьми. Может возникнуть серьёзное напряжение. Не приближается ли день, когда объединённая стихия разнородных сил решит, что жёсткий антиворовской режим будет самое то? Слово "диктатура" пугает уже только около 10 процентов граждан. Собственно, эта, только что обнародованная, цифра и стала поводом для данной заметки. Остальные проценты начинают склоняться к афоризму, которому почти сто лет: деньги побеждаются только кровью. Это – к сведению тех россиян, которые считают, что Украина, в отличие от России, уже чуть ли не в Европе. Такой видавший виды джентльмен, как Хавьер Солана, признаётся, что ошеломлён незрелостью украинского политического класса. (Мало утешения, что в России нет и такого – только путинская номенклатура).
Речь может идти, разумеется, не о военном перевороте, а о появлении, раз есть запрос, плебисцитарного вождя – о победе на выборах сильного, ловкого и фанатичного Спасителя нации, Вершителя справедливости. Такого хотели увидеть уже в Ющенко. Когда кандидат в президенты обещает бандитам тюрьмы, а население, ликуя, ждёт исполнения, не всем ли ясно, что, скованный конституцией, он не сумеет посадить ни одного и должен будет выбирать между демократией и самовластьем?
Правда, есть пример Грузии, показывающий, что и демократия что-то может. Но слишком уж много счастливых совпадений требуется для этого, да и там перемены не кажутся необратимыми.
Демократические попытки бывших колоний Латинской Америки и Африки осмысляются с середины прошлого века. Для устройства жизни по-западному там не хватало "способных, опытных и патриотичных граждан" (Тойнби), а во власть набивалось слишком много ворья. Выход находили в диктатурах. Их преимуществом было то, отмечает историк, что они могли обходиться значительно меньшим числом способных и честных людей.
Биоматериала, не годного ни на что, кроме воровства и краснобайства, в украинских верхах тоже оказалось очень много. Это было главное, что повергло в изумление романтиков независимости. Разве что равнодушие населения произвело на них такое же впечатление. Почему же страна всё равно обошлась и до сих пор обходится без диктатуры? Может быть, потому, кроме прочего, что никто там не задаёт этого вопроса? Если же серьёзно, то положение спасает смесь, пусть вонючая, но отнюдь не гремучая, демократии и советизма.
Демократия – это какая-никакая выборность, некоторая свобода слова, свобода передвижения. Советизм – это, прежде всего, остающееся советским устройство государственного управления. Низшие звенья беспрекословно подчиняются высшим, всяк действует с оглядкой не на закон, а на начальство, поле для почина ограничено его волей, роби, враже, що пан каже – делай, смерд, что барин велит, и ничего сверх того. При совке табель о рангах подкреплялась табелью о привилегиях – после совка они неизмеримо выросли, возникло такое явление, как коррупционный доход, чиновничий бизнес на подставных лиц. Крупнейшие собственники частью назначены, частью утверждены высшей властью. Говоря о том, какие обстоятельства до последнего времени делали невозможной что-то вроде "прогрессивной", "очистительной" хунты, надо подчеркнуть, что советизм опирался на привычки и понятия, укоренившиеся в гуще населения. Для обывателя само собою разумелось, что всё живое и мёртвое в районе, городе, области, стране подвластно единоначальнику, и что так и должно быть, лишь бы тот соответствовал своему высокому назначению. Но диктатор – это было, по общему мнению, нечто другое, более страшное, оно мысленно не принималось.
И, наконец, нельзя забывать о таком продукте советизма, как офицерство. Оно не представляло собою особого сообщества, братства или касты – кому как нравится – со своим неписаным уставом, понятиями чести, патриотизма, долга перед страной.
Но советизм изнашивается, население потихоньку обновляется. В свою очередь, паханат (правящая группа крупных собственников уголовного пошиба) не просто наглеет – от алчности, безнаказанности и вместе с тем от неуверенности в завтрашнем дне он впадает в безумие. Институт смотрящих за областями, отраслями, отдельными предприятиями – не выдумка оппозиции. Это негласная вертикаль для выколачивания денег "на политику", что не может нравиться предпринимателям-данникам, многие из которых уже чувствуют себя людьми. Может возникнуть серьёзное напряжение. Не приближается ли день, когда объединённая стихия разнородных сил решит, что жёсткий антиворовской режим будет самое то? Слово "диктатура" пугает уже только около 10 процентов граждан. Собственно, эта, только что обнародованная, цифра и стала поводом для данной заметки. Остальные проценты начинают склоняться к афоризму, которому почти сто лет: деньги побеждаются только кровью. Это – к сведению тех россиян, которые считают, что Украина, в отличие от России, уже чуть ли не в Европе. Такой видавший виды джентльмен, как Хавьер Солана, признаётся, что ошеломлён незрелостью украинского политического класса. (Мало утешения, что в России нет и такого – только путинская номенклатура).
Речь может идти, разумеется, не о военном перевороте, а о появлении, раз есть запрос, плебисцитарного вождя – о победе на выборах сильного, ловкого и фанатичного Спасителя нации, Вершителя справедливости. Такого хотели увидеть уже в Ющенко. Когда кандидат в президенты обещает бандитам тюрьмы, а население, ликуя, ждёт исполнения, не всем ли ясно, что, скованный конституцией, он не сумеет посадить ни одного и должен будет выбирать между демократией и самовластьем?
Правда, есть пример Грузии, показывающий, что и демократия что-то может. Но слишком уж много счастливых совпадений требуется для этого, да и там перемены не кажутся необратимыми.
