Пражской «бархатной революции» исполняется 18 лет – возраст совершеннолетия. Студенческие демонстрации, начавшиеся 17 ноября 1989 года и уничтожившие чехословацкий коммунистический режим, положили начало целой политической традиции. Конечно, схема «народ вышел на улицы – власть пала» встречалась и раньше (можно вспомнить февраль 1917-го в России или свержение испанской монархии в 1931-м). Но именно пражский ноябрь 89-го стал началом цепочки революций-нереволюций в Восточной Европе, первым в серии «майданов». Это слово появилось много позже в «оранжевом» Киеве, но закрепилось в политическом лексиконе как синоним мирного массового протеста. Возможно, потому, что украинское «майдан» звучит более кратко и энергично, чем чешское «намести».
«Бархатная революция» стала одним из трех способов избавления от власти компартий. Другим были переговоры коммунистов и оппозиции с последующей передачей власти последней, как в Польше или Венгрии. А третьим – кровавое восстание с трупами на улицах и расстрелянным под горячую руку диктатором, как в Румынии. Чешский «бархат» казался самым привлекательным путем – особенно после того, как был подкреплен подобным московским опытом августа 1991 года. (Два года спустя, правда, Москва не удержалась и от частичного повторения румынского варианта).
Расцвет майданов пришелся, однако, на нынешнее десятилетие, когда то там, то сям стала трескаться и проседать власть посткоммунистических элит «первой волны». Не будучи демократиями, эти режимы не могли ни вести честную борьбу с оппозицией, ни тем более передать ей власть на выборах. Но, не будучи диктатурами, они не могли и жестко подавить своих противников. Майданы возникли и победили там, где власть замерла между грубой силой и откровенной слабостью – в Сербии, Грузии, на Украине, в Киргизии. Там, где правители сделали ставку на силу (как в Узбекистане), или где оппозиция оказалась слишком слаба и непопулярна (как в Белоруссии и Азербайджане), своей «бархатной революции» не получилось.
Впрочем, ее не получилось даже там, где бывшая оппозиция обрела-таки власть. Поскольку между пражскими событиями и майданами в странах СНГ есть заметная разница. В Чехии действительно произошла смена политического класса. Страной 18 лет правят люди, среди которых нет бывших членов ЦК КПЧ или экс-офицеров коммунистических спецслужб. (Правда, бывшие номенклатурные кадры и их наследники представлены в бизнесе, но трудно говорить об их политическом влиянии). Новая элита успела наделать немало ошибок и глупостей, но эта элита – все-таки иная, и законы, по которым живет общество, сильно отличаются от дореволюционных (в Чехии это означает – существовавших до 1989 года).
Постсоветские же майданы привели не к революциям, а к переворотам, к замене одной группировки того же самого политического класса другой, конкурирующей. Иногда и это неплохо: на Украине после «оранжевой революции» монополизировать власть никому не удалось, и со временем из кланового соперничества там, глядишь, вытанцуется пристойная демократия. В Грузии, похоже, ситуация иная – отсюда и попытки свергнуть власть, на майдане родившуюся, майданным же путем. Но ведь революционное воодушевление возникает нечасто, и чрезмерно эксплуатировать его не рекомендуется. Отношение общества к таким «революционерам» строится по принципу «единожды солгал – кто тебе поверит?».
Эпоха майданов, похоже, заканчивается. Постсоветским политикам придется привыкать к более стандартным способам политической борьбы.
