Вильнюс, Вильно в разных своих ипостасях – топографической, исторической, культурологической – один из главных городов в жизни Чеслава Милоша. Это город, где он учился в гимназии и затем в университете, город, откуда он бежал в Варшаву в 1940 году после оккупации Литвы советскими войсками. В свете российской депутатской инициативы по пересмотру законности отделения стран Балтии от Советского Союза этот эпизод приобретает удивительно современное звучание.
По следам Милоша в Вильнюсе мы прошли с Пранасом Моркусом, известным киносценаристом, радиоведущим, младшим другом Иосифа Бродского и Томаса Венцловы.
– В своем рассказе о городе Милоша вы упоминаете о двух важных точках, связанных с концом 1939-го - началом 1940 года, приходом Советов. Что это за окно, через которое он видит советские танки? И что это за скамейка, на которой он переживает некоторое откровение политического характера?
– Существуют кадры хроники, длящиеся 5-6 секунд, из картины “Великое освобождение”, она вышла в России в 1939 году, рассказывает о захвате Западной Белоруссии и Западной Украины. Там мы видим танки, выезжающие со стороны Зеленого моста и двигающиеся в сторону Кафедральной площади. Тут съемка прекращается, и я понимаю, что через 10 секунд танки окажутся в том месте, где Милош уже сможет их увидеть, сидя у окна кафе Рудницкого, которое выходит на площадь (Примечание редакции: имеется в виду эпизод 1940 года - РС). Он некоторое время там остается, потом, как сам описывает, идет к скамейке на берегу Вилии, и вдруг понимает, образно говоря языком его родственника Оскара Милоша, что Луна рухнула на Землю, все с этого момента изменится. Перед его глазами поток воды, старое еврейское кладбище, устраненное после войны и перенесенное в другое место во фрагментах, и труба электростанции. Тут надо вспомнить, что когда он прощался в Париже с Оскаром Милошем, который наговорил ему свои катастрофические прозрения, они прощались у входа в метро, Чеслав Милош спускается вниз, поворачивается, видит силуэт Оскара Милоша и говорит: “Ты сказал, что будет катастрофа, что будет со мной?” И тот отвечает: “Ты останешься живым”. В нескольких местах своих сочинений он этот момент вспоминает. Действительно, он остался в живых, несмотря на серьезнейшие опасности, которым часто подвергал себя сам, потом будучи не в силах объяснить, почему так поступал. Тут имеется в виду бегство из Румынии не через Францию, а через Киев, красную Россию, в Каунас. И потом непременное, потому что иначе выехать легально в 1940 году не было возможности, бегство через три границы в сторону Варшавы. Потом он мог погибнуть в Варшавском восстании, которое, как польские исследователи объясняют на основе множества документов, было спланировано в штабе Сталина и исполнено под его контролем. Милош всегда был противником этого восстания, в котором погибло четверть миллиона мирных жителей, около 20 тысяч бойцов, и практически перестал существовать город, перестало существовать население, которое могло быть основой для будущей Польши, иной. Красные пришли на скошенное поле и там начали свои дела.
– Есть еще и дом неподалеку, из которого он бежал из Литвы, как ему казалось, навсегда?
– Это дом в следующем квартале. Он там у родственников остановился, вернувшись в Литву через российские дороги, Киев. Бегства совершались, они были возможными. Компания, с которой он переходил границу, у него была как будто из каких-то волшебных сказок. Была какая-то польская женщина энергичная, занимавшаяся этим делом, на этом зарабатывавшая, Чеслав Милош, и к ним присоединился толстый еврейский аптекарь с огромным чемоданом, где, по-видимому, хранилось все его богатство. Они, пересекая дороги, обходя патрули, ночуя неизвестно где, в болотах, тем не менее достигли Варшавы. В Варшаве – другой этап его жизни, завершившийся знаменитым Варшавским восстанием, когда изгонялось из города население гражданское, прямо в лагеря направлялось.
Вильнюс Чеслава Милоша
– Сохранился ли в Литве какой-то дом или место, где жили его родители?
– Он из мест, которые он упоминает в своей великой книге, “Долина Иссы”, это возле Кейдан – одно из самых загадочных и замечательных мест в Литве. Там возникали все восстания польско-литовские против имперской власти. Там некоторым образом пересеклись пути моего папы и его отца, я имею в виду в 1918 году бурное заседание в Кейданах, когда собрался совет города: тут уже немцы, новая жизнь, и на русском языке велся яростный спор, на каком языке вести заседание – на польском или литовском. Мой папа, как литовский националист, ратовал за литовский, на этом отсеке выиграл, Александр Милош махнул тогда рукой. И практически потом он жил в Польше, оставалась в имении мама Милоша. А в городе ему не так-то просто было, он был сдан в пансионат, ходил в школу, гимназия Зигмунда Августа, выдающаяся, почти все выпускники ее классов потом стали завкафедрами в высших учебных заведениях Запада и Востока. Могучий ксендз, с которым у него отношения дискуссионные установились. Он приехал на правах деревенщины, понял, что надо хорошо учиться, учился лучше всех и очень быстро захватил интеллектуальную власть. На него обратили внимание, он стал участником кружка “Пэт”, в котором подготавливалось новое масонское поколение (Вильно и в эпоху Александра Первого был сильным масонским центром, и в так называемое польское 20-летие город имел сильную масонскую среду). Жил Милош по каким-то углам и ездил в Кейданы. В это время существовала демаркационная линия, то есть, чтобы поехать к маме, он должен был пересекать польско-литовскую границу. Это не было очень трудно, потому что правительства ругались, а люди жили, как им удобно. Его опыт пересекания границ, по-видимому, относится к раннему детству. Поскольку он деревенщина, то питался он за счет передач из дома. И вот он въезжает в город, телега доставляет его в Костел Миссионеров, откуда открывается вид на северо-восточную панораму города. Только недавно она была испорчена небоскребами, а так была просто сказочной красоты. Подкатывает к дому Ремеров, знакомых, там они останавливаются ненадолго, и начинается его жизнь в центральной части города. Город тогда был провинциален до невозможности, его, в сущности, открыли для себя и для всего мира немецкие топографы. Есть такая книга “Вильнюс как сумма мест замечательной культуры”. Это множество костелов, сорок сороков, бесконечное количество синагог и молельных домов. Дух сохранившихся зданий XVIII века, потому что новая часть, строившаяся во второй половине XIX-го, она царская, совсем другая. Если посмотреть под углом национальностей, то замечательно сказал о Вильне историк Томби: вот какая загадка – город белорусско-еврейский, а за него бьются литовцы и поляки. Город, конечно, преимущественно еврейский был, с сельским привкусом. Один фотограф с трагической судьбой, чье ателье и все собрание работ за четверть века было разбомблено во время боев за Вильно, сказал: “Это город дворцов, монастырей и мест, где видно, что он является деревней, которая притворяется городом”. Сейчас это, конечно, пропало, но, думаю, в эпоху Милоша оставалось в силе. Только к 1939 году тротуары стали каменными, до этого были деревянными, лужи, хлюпающие доски. Провинциальным город стал после того, как Пилсудский в 1920 году окончательно установил польскую администрацию, бывшая древняя столица двухконтинентальной империи вдруг стала совсем захолустьем. Но как ни странно, эта захолустность и тишина выпестовала целое поколение замечательных художников, людей науки. Они потом все каким-то образом стали известными, потому что здесь быть известным невозможно. Вильнюс – это гнездо, где хорошо вылупиться из яйца, а потом дальше уже полетел (или не полетел). И по сей день провинция есть провинция – это ее призвание. И в 1978 году он написал Томасу Венцлове, вспоминая Вильну, но еще не вернувшись в город, это случилось только в 1992-м: все говорят, что Вильно – город, который обладает своим мифом, а на самом деле это прогорклое место, где не было возможности работать, где все было грязно, где в 1939 году только появились тротуары, а то были деревянные из имперской эпохи. То есть дыра дырой. Тем не менее это был очень сильный центр авангардного искусства, смелой политической мысли, которая в ту эпоху могла быть только красной, другой мысли не могло быть в ту эпоху, все были красными.
Фильм "Век Милоша" по сценарию Пранаса Моркуса, часть 3
– Он был левым по своим политическим убеждениям?
– Он очень был левым. Благодаря этому он трезво оценивал события Варшавского восстания, и потом благодаря этому он уже работал в дипломатической службе в Народной Польше. Почувствовав давление, а там тирания, порабощение литераторов проявилось рано и в радикальных формах, он понял, что надо уезжать. Там была мучительная история с этими отъездами, которые никак не складывались. Потом эта механика отразилась в его судьбе, в судьбе его семьи, когда они воссоединились. Его жена оставалась в Вашингтоне на сносях, ему не дали визы, въезда в Соединенные Штаты. Ему помогла выехать Наталья Модзелевская, жена министра иностранных дел, он тогда был не у власти, но еще был влиятелен. Она русская, дворянка. Женщины сыграли большую роль в его жизни. В момент, когда он погибал, появлялась какая-то женщина и его спасала.
– Были какие-то виленские красавицы, которые, когда он вернулся сюда, проявили интерес? Есть ли воспоминания какие-то?
– Из виленских историй известна одна, речь идет о Ядвиге Вашкевич. Она была… такой тип Дальнего Востока, раскосые глаза. После возвращения из Парижа, по-видимому, под влиянием разговоров со своим родственником Оскаром, он с ней расстался. Поэты же ведут себя как-то иногда неосознанно, понимая, что они являются драгоценным сосудом, в котором что-то нужно сохранить и не разбить. Он написал потом, в последние годы жизни, стихи о том, что “все могло бы быть не так”. Но тут работали другие силы какие-то. Когда получил Нобелевскую премию, он ей написал-таки. Он ответила, они вроде бы собирались встретиться, что называется, подвести итоги жизни, но встреча так и не состоялась. Вот это виленская история, которую можно упомянуть, потому что она существенна.
Вильнюс Милоша: университет
– Вы показывали место, где собирались молодые люди из литературной группы, к которой принадлежал Милош.
– Группа называлась “Жагары”, это литовское слово, что-то типа прутьев, высохших кустов. Это сильная группа, оттуда много поэтов вышло, так же и политических деятелей, Яндерховский, будущий министр, министром чего он только ни был, Ежи Путрамент, оппонент Милоша основной, они все принадлежали к этой группе. Это была левацкая группа, стихи у них были вполне красные. В том числе первый сборничек Милоша, который нигде не упоминается. Они встречались возле Униатской церкви Святой Троицы, там была белорусская гимназия и рядом место, которое называлось “келья Конрада”. Там Мицкевич какое-то время провел после того, как был арестован по делу филоматов и филаретов, что описано в его поэме “Дзяды”. Они издавали интересный альманах “Литературная среда”. Один из инициаторов этого всего – Теодор Буйницкий, очень талантливый человек, но ему не повезло: он продолжал быть таким же энтузиастом левого дела после войны и был убит по приговору Армии Крайовой просто в упор. Он жил в том же доме, где Милош, на Подгорной улице, открыли дверь, прочитали приговор и застрелили. Все они в той или иной степени в литературной жизни Польши потом себя проявили, замечательная группа. У меня даже картина есть про эту группу маленькая документальная, она по-польски.
– Когда человек, мало-мальски знакомый с творчеством Милоша, приезжает в Вильнюс, конечно, его интересует университет, потому что Милош там учился. Какое для вас самое главное место, топографически связанное с Милошем?
– У меня всегда встает перед глазами сцена в университете, описанная им самим. Когда он вернулся в Вильну из Парижа, через некоторое время пришел пакет от его далекого дяди Оскара Милоша, где он написал в сопроводительной записке, что “мир ждет катастрофа, вы должны вручить по экземпляру самому выдающемуся мыслителю из кругов христианских и еврейских”. Он во втором случае нашел общественного раввина, в канцелярии которого оставил эту бумажку. Сцена такая: Милош идет вверх по лестнице в университете в ректорат, встречается с Марьяном Дзеховским, тогда это был ректор, и что-то бормоча невнятно, вручает ему рукопись с пророчествами Оскара Милоша. Тот смотрит на него совершенно дико, и, не выдержав напряжения, Чеслав Милош убегает куда-то в город. Словом, и ректор университета Стефана Батория, и общественный раввин Вильны, оба подвели, не посмотрели пророчества Оскара Милоша. Как раз в те же месяцы святая сестра Фаустина Ковальска в своем дневнике записала видение, где тоже предсказывала будущее Вильны через слова и образы Спасителя, который “двинулся поверх крыш, земля была в крови, все в колючих проволоках”, и так далее. Короче говоря, когда Милош снова приехал в Вильну, он написал эти финальные слова – “останки города”. Живущие сейчас здесь как-то не осознают этого, город живет своей новой жизнью. Как сказал один идишистский поэт, конечно, Иерусалим будет снова восстановлен, но это уже не будет Иерусалим. Судьба Вильны страшная, почти как судьба Карфагена. Карфагеном является Кенигсберг, там просто все сметено, вырвано с корнями. Вильнюс очень близко, рядом. Когда смотришь хронику 1946-47 года, снимки тех лет, ты видишь людей, которых тут нет. Во время войны погибли все виленские евреи, весь этот идишистский мир. После войны из восточной Литвы были согнаны террором четверть миллиона жителей. Прежние хозяева этого края остались в немногочисленных деревнях. Вторая экспроприация, эпохи Хрущева, докончила дело, и практически с польским Вильнюсом было покончено. Когда Милош возвращается спустя полвека в город, он пишет, что это город теней. В его стихах он как бы сам уже является привидением, он представляет глаза, уши, внутренности, руки, ноги людей, которые когда-то были тут и ходили по этим местам. Только вот в чем штука: в его творчестве создан, что называется, божественный город. Вспоминаю одну из самых волнующих сцен мирового эпоса – ночь накануне Косовской битвы, когда князю Лазарю является ангел и спрашивает: какой ты хочешь Сербию, небесную или земную? Он говорит: небесную, конечно. И на следующий день проигрывает битву. В некотором смысле Милош, как фотограф, чье ателье сгорело во время бомбежки, создал образ небесной Вильны.
Фильм "Век Милоша" по сценарию Пранаса Моркуса, часть 1
